«Все хорошие книги сходны в одном: когда вы дочитаете до конца, вам кажется, что все это случилось с вами, и так оно навсегда при вас останется». День рождения Эрнеста Хемингуэя

Эрнест Миллер Хемингуэй родился 21 июля 1899 года в пригороде Чикаго, штат Иллинойс, в семье врача и оперной певицы.

С детства посещал курсы журналистов, писал статьи для школьной газеты. В 1917 году окончив школу, вопреки совету родителей, не стал поступать в университет, переехал в Канзас-Сити, где устроился на работу в местную газету.

Через год, когда США вступили в Первую мировую войну, Хемингуэй отправился в Италию, где работал водителем Красного креста, спасал раненых солдат. Летом получил тяжёлое ранение, попав под обстрел. Позднее получил медаль «За отвагу» за то, что на искалеченных ногах вынес контуженого товарища из-под обстрела.

Проходил лечение в Милане, где познакомился с медсестрой Агнес фон Куровски. Это была любовь с первого взгляда, но им пришлось расстаться. Женщина стала прообразом Кэтрин Баркли в романе «Прощай, оружие».

Оказался в Чикаго, где поступил на работу в ежемесячный журнал. Познакомился с пианисткой Элизабет Ричардсон. Через два месяца после женитьбы молодая пара переехала в Париж. Переезд был выгоден в материальном плане, кроме того, Хемингуэй был уверен, что в столице Франции живут «самые интересные люди в мире».

Салон писательницы Гертруды Стайн оказал большое влияние на будущего писателя. Также он познакомился в Париже с другими писателями и художниками.

В это время Хемингуэй писал рассказы и предлагал их для публикации в ежедневной канадской газете Toronto Star, в которой работал. Называют цифру 88 рассказов, написанных за 20 месяцев. В конце 1922 года супруга потеряла чемодан с рукописями Хемингуэя на вокзале, писатель был крайне расстроен.

В сентябре 1923 года пара уехала в Торонто, через месяц у них родился сын – Джон Хедли Никанор.

Примерно в то же время в Париже вышла первая книга Хемингуэя – «Три рассказа и десять стихотворений». После потери рукописи сохранились два рассказа, которые вошли в книгу, третий – более новый.

Второй небольшой сборник был издан через несколько месяцев, он назван «В наше время». В него вошло 6 виньеток и 12 миниатюр, написанных Хемингуэем во время путешествия в Испанию, под сильным впечатлением от корриды.

Жизнь в Торонто казалась Хемингуэю скучной, он не хотел заниматься журналистикой и начал работу над романом «И восходит солнце» (другое название «Фиеста», 1926).

В 1927 году Хемингуэй развёлся с женой и вскоре женился на Полин Пфайфер, через год у пары родился сын Патрик. В общей сложности Э. Хемингуэй был женат четырежды и имел множество бурных романов. Известно, что каждое значимое знакомство с женщиной писатель превращал в литературное произведение.

Во Флориде Хемингуэй попал в серьёзную автокатастрофу. Позднее в африканской саванне увлекался охотой на львов, антилоп и буйволов (рассказы «Зеленые холмы Африки», 1935; «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера», 1936; «Снега Килиманджаро», 1936).

В 1937 году писатель оказался в осаждённом Мадриде. Он работал в съёмочной группе документального фильма о Гражданской войне в Испании. В 1940 году был опубликован роман Хемингуэя «По ком звонит колокол». Также об испанских событиях рассказывается в пьесе 1938 года «Пятая колонна».

Три последующих года Хемингуэй провёл на Кубе, он – контрразведчик, вёл антинацистскую работу. В 1944 отправился в Европу, где участвовал в высадке союзных войск в Нормандии (операции «Нептун» и «День Д»), пилотировал бомбардировщик.

Затем, с 1949 года, снова Куба, где Хемингуэй вернулся к писательской деятельности. Роман 1950 года «За рекой, в тени деревьев» не имел особого успеха.

В 1953 году вышла также написанная на Кубе повесть «Старик и море», одно из лучших произведений писателя, за которую в том же 1953 году он получил Пулитцеровскую премию, а через год – Нобелевскую премию по литературе, с формулировкой «За повествовательное мастерство, в очередной раз продемонстрированное в повести «Старик и море».

Затем писатель вернулся в США. Ухудшилось его психическое состояние, он страдал депрессией и паранойей (последнее спорно). Он считал, что за ним ведётся слежка агентами ФБР. Позднее выяснилось, что подозрения писателя были небезосновательны.

Но болезненное состояние прогрессировало, психиатры пытались лечить Хемингуэя электросудорожной терапией (электрошоком). Было проведено 60 процедур.

В результате сильно пострадала память писателя, при этом никаких положительных результатов лечение не дало. Он не мог писать, отчего впал в глубокую депрессию, многократно говорил о самоубийстве, дважды пытался покончить с собой в клинике.

2 июля 1961 года Эрнест Хемингуэй покончил с собой, застрелившись из любимого ружья в своём доме в Кетчуме. Ему принадлежат слова: «Настоящий мужчина не может умереть в постели. Он должен либо погибнуть в бою, либо пустить пулю в лоб».

Несколько произведений, в том числе роман «Острова в океане» (1970), были изданы посмертно.

Популярность произведений Эрнеста Хемингуэя во всём мире огромна. В своих рассказах и романах он описывал реальные события и опыт своей жизни.

Очень хорошо известен самый короткий рассказ Хемингуэя, написанный на спор. Задача текста – тронуть любого читателя. Вот этот сверхкороткий рассказ: «Продаются детские ботиночки. Неношеные».

Вообще Хемингуэй писал лаконично и ёмко, подчёркнуто неэмоционально, – выработал свой уникальный стиль, который серьёзно повлиял на развитие литературы XX века. Писал ежедневно с 5 утра до полудня.

Впервые изданный в 1964 году «Праздник, который всегда с тобой» – атмосферная исповедь и воспоминания писателя о жизни в Париже в двадцатые годы XX века. Это период, когда он только начинал писать, знакомился и общался с парижскими писателями и художниками, был беден и счастлив. Книга полна простыми радостями – приятными людьми, смелыми мечтами, книгами, вкусной едой, прогулками по городу и творчеством.

В книге «Праздник, который всегда с тобой» автор делится секретами ремесла: «Но иногда, начиная новый рассказ, я не мог сдвинуться с места, и тогда садился перед камином, выжимал мандариновые корки в огонь и наблюдал, как вспыхивают голубыми искрами брызги. Вставал, глядел на парижские крыши и думал: «Не волнуйся. Ты мог писать раньше и теперь напишешь. Надо только написать одну правдивую фразу. Напиши самую правдивую, какую можешь». В конце концов я записывал одну правдивую фразу и от неё двигался дальше».

И ещё немного секретов писательского мастерства от Хемингуэя – из интервью 1934 года газете Minneapolis Tribune: «Не выкладывайтесь до конца. Приберегите немного на завтра. Самое главное – знать, когда остановиться. А на утро, когда выспишься и почувствуешь себя свежим, надо переписать то, что написал накануне… когда перечитываешь сначала, надо отбрасывать всё лишнее. Если можешь отбросить то, что у другого автора составило бы выигрышный момент, – значит, дело идёт хорошо».

Интересно и полемично высказывание Хемингуэя о повести «Старик и море»: «В книге нет никакого символизма. Море – это море. Старик – это старик. Мальчик – это мальчик. Акулы – это акулы, не больше и не меньше».

Также приведём пару бессмертных цитат из «нобелевской» повести:

«Теперь не время думать о том, чего у тебя нет. Подумай о том, как бы обойтись с тем, что есть».

«Всё у него было старое, кроме глаз, а глаза были цветом похожи на море, весёлые глаза человека, который не сдаётся…».

Два самых известных сборника рассказов писателя – «Победитель не получает ничего» и «Мужчины без женщин».

Эрнест Хемингуэй был удивительным человеком, прожившим невероятную и очень трудную жизнь. Мать хотела девочку, но родился мальчик. Очевидно, по этой причине подросший сын изо всех сил пытался доказать матери, что он – «настоящий мужик». Постоянно рисковал своей жизнью. Занимаясь боксом, получил травму и ослеп на один глаз. Попал на войну, хотя из-за зрения его поначалу отказывались брать.

Перенёс ряд инфекционных заболеваний (сибирскую язву, малярию), а также пневмонию, рак кожи, гепатит, страдал сахарным диабетом. Получил травму позвоночника и перелом основания черепа, имел разрывы внутренних органов.

Страдал алкоголизмом. «Я хочу объяснить, почему я пью. С утра пишу. Потом выпиваю и тогда немного отдыхаю. А иначе можно сойти с ума – ты не перестаешь думать о том, что дальше герой будет делать и что ответит она ему, а он ей…». Утверждал: «Мужчина не существует, пока он не пьян…». Мировой литературе очень повезло, что «папаша Хэм» чётко разделял литературную работу и выпивку.

Среди книг в списке литературы, который Хемингуэй однажды рекомендовал знакомому начинающему журналисту и писателю: Лев Толстой, «Анна Каренина» и «Война и мир»; Федор Достоевский, «Братья Карамазовы»; Гюстав Флобер, «Госпожа Бовари»; Джеймс Джойс, «Дублинцы»; Стендаль, «Красное и черное»; Томас Манн, «Будденброки»; Сомерсет Моэм, «Бремя страстей человеческих»; «Оксфордский сборник английской поэзии»; Эдвард Эстлин Каммингс, «Огромная камера»; Эмилия Бронте, «Грозовой перевал»; Генри Джеймс, «Американец».

И напоследок просто цитаты из Хемингуэя, просто о важном:

«Все хорошие книги сходны в одном: когда вы дочитаете до конца, вам кажется, что все это случилось с вами, и так оно навсегда при вас останется».

«Если вы перестали делать какие-то вещи просто для удовольствия, считайте, что вы больше не живёте».

«Я не знаю формулу успеха, зато я знаю формулу провала – это попытка понравиться всем».

Интересный ресурс в Сети, который хочется посоветовать посетить в связи с именем Э. Хемингуэя.

Эрнест Хемингуэй, После шторма, рассказ

(перевод Ирины Дорониной)

Все началось на пустом месте, из-за какого-то неосторожного слова, а потом переросло в драку, и я поскользнулся, а он прижал меня к полу, упершись в мою грудь коленом, и стал душить обеими руками, словно хотел прикончить, а я все время пытался вытащить нож из кармана, чтобы пырнуть его и освободиться. Все так перепились, что никто и не пытался оттащить его. Он душил меня и молотил головой об пол, но я наконец вытащил нож, выщелкнул лезвие и полоснул его прямо по руке, и тогда он меня отпустил. Теперь он не мог ничего держать, даже если бы хотел. Он скатился с меня, зажал рану и стал вопить, а я сказал:

– Какого черта? Ты меня чуть не задушил!

Мне хотелось убить его. Я потом еще неделю не мог глотать, так он повредил мне горло.

Ну, я дал деру, а их была целая куча, и кое-кто рванул за мной, но я завернул за угол и побежал к докам, там я встретил какого-то парня, который сказал, что дальше по улице кто-то убил человека.

– Кто его убил? – спросил я.

А он ответил:

– Не знаю, кто его убил, но что он мертв – это точно.

Было темно, на улице стояла вода, фонари не горели, окна были разбиты, лодки валялись вверх дном, и деревья были выворочены с корнем, и все кругом поломано, я сел в какую-то маленькую шлюпку, поплыл и нашел свою моторку там, где оставил ее, в бухте Манго-Ки, с ней все было в порядке, только водой залило до краев. Ну, я вычерпал воду и оттолкнул моторку от берега; в небе было полно облаков, которые то и дело заволакивали луну, и все еще прилично штормило, я вышел в море и, когда рассвело, был уже за пределами Восточной гавани.

Да, брат, это был шторм так шторм! Я был первым, кто после него вышел в море, и такой воды, как тогда, поверьте, вы еще не видали. Она была белой, как щелок, а берег между Восточной гаванью и Саут-Уэст-Ки изменился до неузнаваемости. Где-то посередине его рассек большой канал, который промыло штормом, шторм повырывал деревья, смыл почву и сделал воду белой как мел, и на ее поверхности чего только не плавало: ветки, целые деревья и мертвые птицы. На маленьких островках собрались, казалось, все живущие на земле пеликаны, а вокруг вились тучи других всевозможных птиц. Должно быть, они слетелись на остров, почувствовав приближение шторма.

Я целый день проболтался у берега Саут-Уэст-Ки, но никто меня не преследовал. Моя моторка была пока единственной, вышедшей в море; я заметил обломок мачты, плававший на воде, догадался, что где-то потерпел крушение корабль, и отправился его искать. И нашел. Это была трехмачтовая шхуна, я увидел обломки ее рангоута, торчавшие из воды. Она лежала на большой глубине, и я понял, что оттуда мне ничего не достать. Поэтому продолжил поиски. Поскольку я всех обскакал, мне должна была достаться вся какая ни есть добыча. Я проплыл над всеми мелями вокруг той трехмачтовой шхуны, но ничего не обнаружил и двинулся дальше. Заплыл далеко и оказался над зыбким песчаным дном, но и тут ничего не было, поэтому я поплыл еще дальше. И вот когда вдали уже показался маяк «Ребекка», я заметил, что множество самых разных птиц кружит над одним местом, и направился прямо туда, чтобы посмотреть, что они там нашли, птиц в самом деле была огромная туча.

Я увидел что-то напоминающее наискось торчащую из воды мачту, и когда подплыл ближе, птицы взлетели в воздух и стали кружить надо мной. Вода в том месте была чистой, и прямо из нее действительно выступала какая-то мачта, и когда я приблизился к ней, то увидел внизу, под водой, длинную тень, я встал прямо над ней и понял, что на дне лежит судно; оно просто лежало там, гигантское, полностью погруженное в воду. Я стал дрейфовать над ним. Судно лежало на боку, корму глубоко засосало в песок. Все бортовые иллюминаторы были задраены, я мог видеть, как блестят сквозь воду стекла, и вообще видел весь корпус корабля; это было самое большое судно, какое я встречал в своей жизни, я проплыл над ним из конца в конец, а потом встал чуть в стороне и бросил якорь; потом я подтащил шлюпку к переднему краю палубы, столкнул ее в воду, поплыл, гребя веслами, и остановился над кораблем, а птицы продолжали тучей кружить надо мной.

У меня была подводная зрительная труба, какие используют для сбора губок, но руки дрожали, я едва удерживал ее. Все иллюминаторы, которые я видел, когда проплывал над судном, были задраены, но где-то далеко на глубине, почти над днищем, должно быть, имелась пробоина, потому что оттуда все время всплывали какие-то предметы. Что именно, понять было невозможно. Просто куски чего-то. И это они привлекали птиц. Столько птиц разом вы в жизни не видели. Они вились вокруг меня с истерическими криками.

Я все видел ясно и четко. Видел, что борт у корабля пузатый, а сам он длиной с милю, как казалось под водой. Он лежал на боку, на чистой белой песчаной мели, а то, что наискось торчало над водой, было то ли фок-мачтой, то ли каким-то другим обломком рангоута. Нос находился недалеко от поверхности. Я сумел встать ногами на буквы, составлявшие название судна, и при этом голова моя осталась над водой. Но ближайший иллюминатор располагался двенадцатью футами глубже. До него я дотянулся только багром и попытался разбить стекло, но не смог. Оно было слишком прочным. Тогда я подгреб обратно к своей моторке, взял гаечный ключ и привязал его к концу багра, но все равно не смог разбить стекло в иллюминаторе. Так я и глазел через свою зрительную трубу на корабль со всеми заключенными в нем богатствами и, будучи первым, кто до него добрался, не мог проникнуть внутрь. А ведь там могло быть всякого добра миллионов на пять.

Меня прямо в дрожь бросало, когда я думал, сколько всего там, внутри. В том иллюминаторе, который находился ближе всего, что-то виднелось, но в трубу я не мог разобрать что. Поскольку багор оказался бесполезным, я разделся, встал, сделал несколько глубоких вдохов, а потом, нырнув с кормы, стал погружаться, зажав в руке гаечный ключ. Ухватившись за обод иллюминатора, я сумел на секунду заглянуть внутрь и увидел женщину с колыхавшимися на воде волосами. Я отчетливо видел, как она висит в воде, покачиваясь, и два раза изо всех сил ударил по стеклу гаечным ключом, в ушах дважды послышался звон, но стекло не поддалось, и пришлось мне всплывать.

Вцепившись в шлюпку, я отдышался, залез в нее, отдохнул минуту-другую и снова нырнул. Я поплыл вниз, ухватился пальцами за край иллюминатора и изо всей силы ударил по стеклу гаечным ключом. Я видел женщину, плававшую внутри, в каюте. Ее волосы были связаны у самых корней, а концы их колыхались, распластавшись в воде. Я разглядел кольца у нее на руке. Она находилась у самого иллюминатора, и я дважды саданул по стеклу, но оно даже не треснуло. Всплывая на поверхность, я думал, что не удержусь и сделаю вдох раньше времени.

Я нырнул еще раз, и стекло наконец таки треснуло, но всего лишь треснуло, а когда я вынырнул, из носу у меня шла кровь, я постоял на носу корабля, касаясь босыми ногами букв его названия и высунув из воды голову, отдохнул немного, подплыл к шлюпке, влез в нее и сидел, ожидая, когда перестанет болеть голова, и глядя в воду через свою зрительную трубу, но кровь лилась так обильно, что трубу приходилось промывать. Тогда я лег на спину и зажал нос пальцами, чтобы остановить кровь, и так лежал на дне шлюпки, глядя в небо, где надо мной кружил миллион птиц.

Когда кровотечение прекратилось, я еще раз обозрел корабль через зрительную трубу, а потом стал грести к моторке, чтобы поискать в ней что-нибудь тяжелее гаечного ключа, но ничего не нашел, даже багра для губок. И я поплыл обратно, вода становилась все чище, и теперь можно было рассмотреть все, что плавало на поверхности над белой песчаной мелью. Я высматривал акул, но их не было. Акулу всегда видно издалека. Вода была совершенно прозрачной, а песок белым. На шлюпке имелся крюк на веревке, служивший якорем, я перерезал веревку и перевалился вместе с крюком через борт. Крюк потянул меня вниз, мимо иллюминатора, и еще ниже, вдоль выпуклого борта, я цеплялся за все подряд, но не мог удержаться и погружался все глубже. Пришлось выпустить крюк. Я услышал, как он шмякнулся о дно, и мне показалось, что прошел год, прежде чем я вынырнул на поверхность. Шлюпку далеко отнесло течением, и пришлось добираться до нее вплавь, кровь из носа капала в воду, и я несказанно радовался, что нет акул, но я очень устал.

Голова раскалывалась, я полежал в шлюпке, отдохнул и поплыл на веслах обратно. День клонился к концу. Я еще раз нырнул с гаечным ключом, но опять ничего не добился. Ключ был слишком легким. Бесполезно было нырять дальше, не имея большого молотка или чего-нибудь еще, достаточно тяжелого. Я опять привязал ключ к багру и сквозь воду, глядя в зрительную трубу, молотил им по стеклу, пока ключ не сорвался, и я в ту же трубу отчетливо увидел, как он проскользил мимо борта лежавшего на дне корабля и опустился на донный песок, который тут же и засосал его. Больше я ничего сделать не мог. У меня теперь не было ни гаечного ключа, ни крюка, оставалось только вернуться на моторку. Я слишком устал, чтобы втаскивать на нее шлюпку, да и солнце уже стояло совсем низко. Птицы разлетались, покидая корабль, и я взял курс на Саут- Уэст-Ки, волоча шлюпку на буксире и сопровождаемый сзади и спереди птицами. Я очень устал.

В ту ночь опять налетел сильный ветер, который дул целую неделю. Добраться до затонувшего судна было невозможно. Из города пришли люди и сообщили мне, что с парнем, которого я порезал, все в порядке, если не считать раны на руке, и я вернулся в город, где меня отпустили под залог в пятьсот долларов. Все уладилось, потому что несколько моих друзей показали под присягой, что это он погнался за мной с топором, но к тому времени, когда мы снова смогли добраться до судна, греки уже успели взрывом сделать в нем пробоину и полностью обчистить. Сейф они высадили тоже с помощью динамита. Никто так и не узнал, сколько в нем было. Судно перевозило золото, и все оно тоже досталось им. Они опустошили корабль дочиста. Нашел его я, но я не получил ни гроша.

Ему чертовски не повезло. Говорят, не успел он отойти от Гаваны, как на него обрушился ураган, и он не смог вернуться в гавань, или владельцы не позволили капитану повернуть обратно, хотя, по слухам, тот хотел; пришлось в такой шторм плыть вперед, и, пытаясь в темноте пройти через пролив между «Ребеккой» и Тортугасом, он сел на мель. Может, у него сорвало руль. Может, он вообще потерял управление. Так или иначе, они не могли знать, что там зыбучие пески, и когда наткнулись на них, капитан, должно быть, приказал открыть балластные емкости, чтобы выровнять крен. Но пески оказались подвижными, и когда балластные емкости открыли, сначала засосало корму, а потом корабль перевернулся набок. На борту было четыреста пятьдесят пассажиров и команда, когда я нашел судно, все они, должно быть, были внутри. Видимо, балластные емкости открыли, как только ощутили толчок, и в тот момент, когда днище корабля коснулось песка, тот начал его засасывать. Потом, наверно, взорвались котлы, отсюда, судя по всему, те обломки, которые всплыли на поверхность. Удивительно, что не появились акулы. И рыб совсем не было. На фоне белого песка я бы их непременно заметил.

Зато теперь рыб там полно: морские окуни, самые крупные. Бо́льшая часть корабля уже ушла в песок, но они живут внутри него, эти самые крупные окуни. Некоторые – весом по триста-четыреста фунтов. Надо будет как-нибудь сплавать туда, половить. Оттуда, где лежит корабль, виден маяк «Ребекка». Теперь над затонувшим судном установили буй. Оно лежит в самом конце мели, прямо при входе в залив. Ему не хватило какой-нибудь сотни ярдов, чтобы проскочить. В темноте, в штормовую погоду они отклонились лишь на самую малость: из-за ливня, который стоял стеной, не было видно маяка. Да и не привыкли они к таким передрягам. Капитаны пассажирских судов не приучены плавать в такой шторм. Они знают свой курс и, как мне рассказывали, у них даже есть какой-то компас, который сам следит за ним. Возможно, они толком и не знали, куда загнал их шторм, но еще чуть-чуть – и они бы проскочили. Правда, вероятно, они лишились руля. Так или иначе, стоило им войти в залив – и до самой Мексики им не на что было бы уже наткнуться. Представляю, что творилось, когда они посреди такого ливня и ветра ощутили удар и капитан приказал открыть балластные емкости. В такую погоду на палубе наверняка никого не было. Все ушли вниз. А вот внутри те еще сцены, конечно, разыгрывались, потому что, как известно, судно затонуло быстро. Я же видел, как песок засосал гаечный ключ. Откуда было капитану, если ему незнакомы здешние воды, знать, что это зыбучий песок? Он понял только, что это не камень. Наверное, он все видел с мостика. И догадался, что случилось, когда корабль стал оседать. Интересно, как быстро все произошло? И был ли с ним на мостике его помощник? Как вы думаете, они остались в рубке или выскочили наружу? Ни одного тела так и не нашли. Ни единого. Никто не всплыл. А ведь со спасательными поясами плавают долго. Наверное, все погибли внутри. Ну, а грекам досталось все. Все! Уж они быстро подсуетились. И унесли все подчистую. Первыми налетели птицы. Потом приплыл я, потом греки, и даже птицам досталось больше, чем мне.