Клайв Стейплз Льюис родился 29 ноября 1898 года в Белфасте, Северная Ирландия, в семье адвоката.
В детстве ему читали сказки Беатрис Поттер, юный Клайв и его братья придумывали свои увлекательные сюжеты о фантастическом мире Самшит.
Мальчиков учили репетиторы на дому. У отца была обширная библиотека, Клайв много читал.
В 1908 году он поступил в школу Виньярд в Уотфорде, Англия. Затем учился в колледже. Но по рекомендации врачей мальчика отправили на побережье. Лечение чередовалось с учёбой в разных колледжах.
К. Льюис был настойчив и в 1916 году, несмотря на проблемы со здоровьем, поступил в Оксфорд. Первокурсником был призван в армию: шла Первая мировая война. Получил серьёзное ранение во Франции в 1918 году.
После демобилизации в том же 1918 году он окончил учебу, в 1923 году получил степень бакалавра. В 1925–1954 годах он преподавал философию, английский язык и читал лекции по английской литературе в оксфордском колледже Святой Магдалины, затем был профессором Кембриджа. Почётный профессор ряда европейских университетов.
Путь К. Льюиса в богословы был непрост. По его собственному признанию, в детстве он перестал верить в Бога. Позднее увлёкся оккультными науками.
На его религиозные взгляды серьёзно повлияло знакомство и дружба с Джоном Толкиеном, истинным христианином. В результате в начале 30-х годов Клайв пополнил ряды приверженцев англиканской церкви.
В годы Второй мировой войны Льюис читал на военных базах лекции на христианские темы. В 1942 году вёл религиозную радиопрограмму. Передачи легли в основу книги К. Льюиса «Просто христианство».
Параллельно с преподаванием в Оксфорде Льюис начал писать.
Вначале выходят сборник стихов «Угнетённый дух» (1919) и «Даймер» (1926), под псевдонимом Клайв Гамильтон.
Льюис – автор ряда религиозно-философских эссе, среди них первое «Кружной путь, или Блуждания паломника» (The Pilgrim's Regress, 1933). В нём описан его личный сложный путь к вере. Книгу приняли плохо. О религии Льюис больше не писал (до некоторых пор).
Самая известная из религиозно-философских книг Льюиса – «Письма Баламута» (The Screwtape Letters, 1942), которая написана от лица беса.
Бес отправлен на Землю в командировку, с заданием – совратить праведника. Обсуждение важной темы – как человека уводят от веры искушения – сдобрено хорошим юмором.
Роман Льюиса «Космическая трилогия» – это увлекательная научная фантастика. Прототип главного героя, филолога Элвина Рэнсома, мудрого, религиозного человека, – Джон Толкин. Цикл фантастических романов – «За пределы безмолвной планеты» (Out of the Silent Planet, 1938), «Переландра» (Perelandra, 1943) и «Мерзейшая мощь» (That Hideous Strength, 1946).
Герой совершает путешествие на Марс и Венеру, планеты, по замыслу Льюиса не познавшие грехопадения, где ему предстоит сразиться с тайным обществом злоумышленников. В этих романах богатое воображение автора сочетается с религиозностью и острой сатирой в духе Дж. Свифта.
Также выделяют рассказ К. Льюиса «Расторжение брака» (Great Divorce, 1945) – художественное описание рая и ада – вновь соединены фантазия, сатира и элементы проповеди.
Самое известное произведение К. Льюиса – фэнтези-эпопея «Хроники Нарнии», семь книг: «Лев, Колдунья и Платяной шкаф» (1950), «Принц Каспиан» (1951), «Покоритель Зари, или Плавание на край света» (1952), «Серебряное кресло» (1953), «Конь и его мальчик» (1954), «Племянник чародея» (1955), «Последняя битва» (1956).
Известно, что в юности писатель интересовался греческой и скандинавской мифологией, также он знаток ирландского фольклора и поклонник ирландского поэта У.Б. Йейтса. Всё это пригодилось в работе над историей путешествия четверых детей в удивительный мир – Нарнию.
Семь связанных между собой романов были написаны за семь лет. Этот цикл был опубликован в 1950–1956 годы и сделал автора по-настоящему известным. Книги переведены на все основные языки, неоднократно экранизировались.
Автор в художественной форме пересказывает евангельские сюжеты, ведёт разговор с читателем о божественном происхождении мира, о вере и Боге, добре и зле.
Статья на нашем портале, в которой рассказывается о двух выдающихся книгах XX века – университетских друзей-профессоров Дж. Толкина и К. Льюиса, доступна по ссылке.
Последний роман К. Льюиса «Пока мы лиц не обрели» (Till We Have Faces, 1956) связан с мифом об Амуре и Психее, который по-своему переосмысляет автор.
В жизни К. Льюиса было две значимых женщины. Первая – Джейн Мур, мать близкого друга, погибшего на фронте Первой мировой. Льюис представлял её как мать, однако их связывали другие чувства и отношения. Джейн оказала большое влияние на Льюиса. На протяжении многих лет Клайв Льюис, его брат Уоррен, Джейн Мур и ее дочь жили в одном доме. Льюис заботился о Джейн, когда она потеряла рассудок.
В 50-е годы Льюис познакомился с американской писательницей Джой Дэвидмен Грешам, они обосновались в Оксфорде. Вскоре у Джой диагностировали рак в последней стадии. Их обвенчали в больнице (в нарушение правил англиканской церкви – разведённые не могли венчаться повторно). После смерти жены в 1960 году Льюис заботился о её детях от первого брака. Один из сыновей, Дуглас, стал хранителем творческого наследия отчима.
Потрясение от смерти жены К. Льюис выразил в философском эссе «Исследование скорби», своём последнем произведении.
Писатель скончался после продолжительной болезни 22 ноября 1963 года, в день гибели американского президента Джона Кеннеди. Уход Клайва Льюиса из жизни остался практически незамеченным.
Клайв Стейплз Льюис – самый читаемый христианский проповедник и миссионер XX века. Ему удавалось говорить с читателем о сложных вещах доступным языком.
Роман «Хроники Нарнии» – одна из самых популярных и читаемых книг в мире.
Клайв Стейплз Льюис. Пока мы лиц не обрели
(роман, фрагмент, начало)
Посвящается Джой Дэвидмен
Любовь слишком молода, чтобы знать, что такое совесть
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Это последнее большое произведение известного английского писателя и апологета христианства Клайва С. Льюиса (1898–1963). Многие полагают, что и самое лучшее. Хотя мир Льюиса настолько разнообразен (как говорит один критик, писатель мог бы трижды сменить свое литературное имя, и никто бы из почитателей не догадался, что и «Хроники Нарнии» и «Просто христианство» написаны одной рукой), что всякие хвалебные оценки здесь вряд ли уместны.
Существует красивая легенда: Льюис писал эту книгу, когда его жена Джой (сама история их отношений вполне могла бы стать другой легендой) умирала от рака, и читал ей готовые главы. Когда была написана и прочитана последняя глава, случилось чудо – болезнь отступила. Эта легенда не случайна – ведь в «Пока мы лиц не обрели» речь идет об искуплении Любовью. И об искуплении Любви.
На самом деле роман был написан весной 1954 года, еще в счастливые для Льюиса и Джой времена, а сам миф о Психее и Амуре заворожил Клайва (как и многих других писателей и художников до него), когда он был еще школьником: он наткнулся на краткий пересказ этой чарующей истории, листая «Мифологический словарь» Уильяма Смита. Неоднократно он возвращался к этому сюжету: пытался написать то балладу, то поэму и даже пьесу, но всегда бросал свой труд на середине. Может быть для того, чтобы эта книга обрела свое лицо, нужно было самому столкнуться лицом к лицу с Любовью.
Илья Кормильцев
ЧАСТЬ I
Глава первая
C тех пор как я стала старухой, месть богов более не страшит меня. Разве боги в силах повредить мне? У меня нет ни мужа, ни сына, ни друга, на которых мог бы обрушиться их гнев. Моя иссохшая плоть по привычке желает, чтобы ее мыли, питали и не по разу в день облачали в нарядные одежды, но мне не жаль моего тела – боги властны отнять у него жизнь, когда им заблагорассудится. Я уже позаботилась о наследнике – корона моя перейдет к сыну моей сестры.
Вот почему я не страшусь гнева богов, и вот почему я решилась написать эту книгу, ибо человек, которому есть что терять, никогда не осмелится написать подобную. В книге этой я буду обвинять богов: в первую очередь того, который обитает на Седой горе. Словно перед строгим судьей, я расскажу без утайки обо всем том зле, что этот бог причинил мне. Увы! Нет в мире такого суда, который рассматривал бы тяжбы между богами и смертными людьми, а бог Горы – я уверена – не ответит на мои обвинения. Болезни и страдания, которыми он волен меня наградить, – разве это достойный ответ? Я пишу на греческом языке, которому меня обучил мой наставник. Может случиться, что какой-нибудь странник из Греции посетит наш дворец, прочтет эту книгу и перескажет ее у себя на родине, где людям не возбраняется вести вольные речи даже о бессмертных богах. И может статься, тамошние мудрецы разберутся, справедливы ли мои обвинения, и удалось ли бы оправдаться богу Седой горы, снизойди он до ответа.
Меня зовут Оруаль, и я старшая дочь Трома, царя Гломского. Город наш Глом расположен на левом берегу реки Шеннит, в дне пути на северо-запад от Рингаля, селения у южных пределов нашего царства. Сам город отстоит от берега на расстояние, которое женщина проходит за треть часа; ближе к реке строить нельзя, ибо Шеннит по весне разливается. Летом же она пересыхает, и на илистых берегах, поросших камышом, во множестве гнездятся дикие утки. На том же удалении от Шеннитского брода, что и город, но на другом берегу реки стоит священный Дом Унгит.
За ним на северо-востоке начинаются отроги Седой горы. Бог этой горы, возненавидевший меня, приходится Унгит сыном. В доме матери он, однако, не живет – Унгит там всегда одна. Она восседает в дальнем углу храма, окутанная мраком, и ее почти не видно. Только летом, когда свет высокого солнца проникает в капище через дымовые отверстия, богиню можно рассмотреть. Она из черного камня, и у нее нет ни головы, ни рук, но это могущественная богиня. Мой старый учитель, которого прозвали Лисом, утверждал, что греки зовут ее Афродитой, но я решила оставить все имена так, как они звучат на нашем языке.
Я начну повествование с того дня, когда умерла моя мать и мне обрили волосы на голове, как велит обычай. Лис (впрочем, тогда он еще не жил у нас) говорил, что этот обычай позаимствован нами у греков. Батта, наша нянька, вывела нас за ограду дворца, в сад, устроенный на склоне холма. Пока она брила голову мне и Редивали, младшей сестре моей, дворцовые рабыни толпились вокруг, причитая и бия себя в грудь – так они оплакивали смерть царицы. Редиваль была младше меня на три года: других детей, кроме нас, у царя тогда не было. В перерывах между рыданиями рабыни щелкали орешки, хихикали и перешептывались. Когда сверкнула бритва и золотые кудри Редивали упали на землю, все рабыни вздохнули и сказали: «Ах, какая жалость!» Когда же стали обривать голову мне, ни одна из них не проронила ни слова. Но больше всего мне запомнилось, как холодна была выбритая кожа на моей голове и как солнце пекло мне открытый затылок, когда мы с Редивалью копались в грязи на берегу реки вечером того же дня.
Наша нянька Батта была крупная женщина со светлыми волосами и грубыми большими руками. Отец купил ее у торговцев с Севера. Когда мы изводили ее своими проказами, она ворчала:
– Ну погодите! Вот приведет ваш отец в дом новую царицу, тогда узнаете! Поживете с мачехой, наедитесь прогорклого сыра заместо медовых пряников, да напьетесь кислого молока заместо красного вина…
Но не успела еще во дворце появиться новая царица, как наша жизнь уже изменилась. В тот день, помню, стоял ужасный мороз. Редиваль и я даже надели сапожки (обычно мы ходили босиком или в легких сандалиях). Мы катались по льду на заднем дворе в старой части дворца, там, где стены сложены из бревен, а не из камня. От двери стойла и до большой навозной кучи все заледенело, но лед был неровным от отпечатков копыт, застывших луж молока и свежих коровьих лепешек, так что кататься нам было нелегко. И тут на двор вышла Батта; кончик носа ее пламенел от мороза. Она крикнула нам:
– А ну-ка, замарашки! Умойтесь и идите к Царю. У него для вас кое-что есть, чтоб мне провалиться! Скоро у вас начнется совсем другая жизнь!
– Неужто мачеха приехала? – спросила Редиваль.
– Нет, куда хуже! – ответила Батта, утирая Редивали нос краем своего фартука. – Ну и достанется вам шлепков, щипков и зуботычин! Вот уж наплачетесь вдоволь!
Затем она отвела нас в новую часть дворца, туда, где стены все из побеленного кирпича, а на каждом углу – дворцовые стражи, облаченные в доспехи. В Столбовой зале, у очага, над которым висят звериные шкуры и охотничьи трофеи, стоял на отец и с ним еще трое. Эти люди в одежде путников были нам знакомы; трижды в год они являлись во дворец с товарами. Торговцы укладывали в мешок весы, на которые отвешивают серебро, и мы поняли, что только что состоялась сделка. Один из них сворачивал цепь, на которой водят пленников. Мы увидели стоявшего рядом низенького щупленького человечка и поняли, что наш отец купил нового раба. На ногах раба были язвы от колодок, но в остальном он ничуть не походил на тех рабов, к которым мы привыкли. Глаза у него были совсем голубые, а волосы – там, где: еще не тронула седина, – рыжие.
– Скоро в моем доме появится наследник, – сказал, обращаясь к рабу, наш отец.
– Я хочу, грек, чтобы ты передал ему всю премудрость твоего народа. А покамест можешь поучить вот этих (тут он показал на меня с Редивалью). Если ты сумеешь вбить хоть что-нибудь в голову девке, то ты и верно учитель.
Перед тем как отослать нас, отец прибавил: – Займись в первую очередь той, что постарше. Может, она хоть будет умной – ни на что другое она не годна.
Я не поняла, что именно имел в виду отец, но уже привыкла к тому, что люди всегда говорят обо мне как-то странно.
Я полюбила Лиса (такое прозвище дал греку мой отец) так, как не любила до той поры никого другого. Можно было ожидать, что человек, рожденный в Греции свободным, но попавший на войне в плен и проданный в рабство варварам, должен был отчаяться. Отчаяние действительно временами завладевало Лисом, и, может бы гораздо чаще, чем я, маленькая девочка, могла заметить. Но я никогда не слышал, чтобы он роптал на судьбу, никогда не слышала, чтобы он хвастал, как это дела другие рабы, высоким положением, которое занимал у себя на родине. Он часто утешал себя высказываниями вроде «Весь мир – одна деревня, и мудрец в нем нигде изгнанник» или же «Вещи сами по себе ни дурны, ни хороши – мы только мним таковыми». Но я полагаю, что бодрость духа он сохранял не благодаря этим рассуждениям, а потому, что был необычайно любознателен. Я никогда не встречала другого человека, который задавал бы столько вопросов. Он словно хотел знать все свете не только о нашей стране, языке нашего племени, наших богах и предках, даже о цветах и деревьях, растущих в нашем краю.
Вот как получилось, что я рассказала ему об Унгит, о девушках, которые жили в ее доме, о подарках, которые невесты приносят богине, и о том, что, если страну постигает какое-нибудь бедствие, мы перерезаем горло жертве на алтаре богини и окропляем Унгит человеческой кровью. Он содрогнулся, когда услышал это, и что-то пробормотал в сторону, но затем сказал вслух:
– И все-таки она – Афродита, хотя в ней больше сходства с Афродитою вавилонян, чем с нашей богиней. Послушай, я расскажу тебе про Афродиту греков.
Тут голос его стал глубоким и нежным, и он поведал мне, как греческая Афродита влюбилась в царевича Анхиза, пасшего стада отца на склонах горы Ида. Когда богиня спускалась по травянистым кручам к пастушьей хижине, львы, рыси, медведи и прочие твари подползали к ее ногам, покорные, как собаки, а затем расходились парами и предавались любовным утехам. Но Афродита скрыла свою божественную природу и явилась в хижину Анхиза в образе смертной женщины и возлегла с ним на ложе. На этом, как мне показалось, Лис хотел закончить рассказ, но, поддавшись очарованию предания, поведал, что было дальше: Анхиз, проснувшись, увидел Афродиту – богиня стояла в дверях хижины, сбросив с себя обличье смертной женщины. Тогда царский сын понял, с кем он провел эту ночь. Он в ужасе закрыл глаза руке вскричал: «Лучше убей меня сразу!»
– Конечно, ничего этого на самом деле не было, – поспешил прибавить он.
– Все это выдумки поэтов, дитя мое. Такое противоречит природе вещей.
Но и того, что он сказал, хватило мне, чтобы догадаться: хотя богиня греков красивее, чем наша Унгит, она так же жестока.
Таков уж был Лис – он словно стыдился своей любви к поэзии. («Все это сказки, дитя мое!» – не уставал повторять он.) Мне приходилось немало корпеть над тем, что он называл «философией», для того чтобы уговорить его почитать мне стихи. Так, понемногу, я познакомилась с песнями греков. Превыше всего мой учитель ставил стихотворение, которое начиналось словами «Труд человеку стада добывает и всякий достаток», но я знала, что он кривит душой. По-настоящему он волновался, когда декламировал «В стране, где в ветках яблонь шумит прохлада» или же:
А я все одна в постели…
Когда он пел эту песню, глаза его блестели, а в голосе почему-то звучала неподдельная жалость ко мне.
Автор статьи: Великанова Юлия.
