.png)
Виктор Петрович Астафьев родился 1 мая 1924 года в селе Овсянка, расположенном между Красноярском и Дивногорском, в семье служащего.
Две старшие сестры умерли в младенчестве. Через несколько лет после рождения Виктора отец оказался в заключении по статье «вредительство». Вскоре мать трагически погибла, утонула, когда перевернулась пассажирская лодка. После этого Виктор некоторое время жил у дедушки с бабушкой по материнской линии, это были благополучные годы.
Отец, отбывший срок, женился вторично. В составе новой семьи Виктор оказался в городе Игарка. Отец решил заняться промысловой рыбалкой, взял на это невероятно трудное дело сына-подростка. Когда надорвавшийся на промысле отец оказался в больнице, мачеха выгнала пасынка из дома. Проскитавшись несколько месяцев, Виктор попал в детский дом-интернат.
Вскоре отец попал в очередную переделку. Он должен был отвезти рабочим-рыбакам их зарплату и продуктовые талоны на озёра в тундру. Половину денег он пропил, был найден в тундре в бессознательном состоянии. Об этом трагическом происшествии В. Астафьев рассказал в книге «Царь-рыба». Больше со своим отцом Виктор не встречался.
Большое влияние на будущего писателя оказали уроки русского языка и литературы, которые вёл в школе-интернате сибирский поэт Игнатий Рождественский. Вот что писал Виктор об этих уроках в воспоминаниях: «Меня поразило тогда, что за одним коротеньким словом может скрываться так много смысла и значений, что все-то можно постичь с помощью слова и человек, знающий его, владеющий им, есть человек большой и богатый».
После окончания школы-интерната Виктор уехал в Красноярск, учился в железнодорожной школе, успел её окончить и поработать на железной дороге несколько месяцев.
Когда началась Великая Отечественная война, Виктору было 17 лет. В 18 он отказался от брони и ушёл на фронт добровольцем. В 1943 году он окончил пехотное училище в Новосибирске, воевал на Первом Украинском фронте. Несколько раз был тяжело ранен. Награждён орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу» (редкая награда), «За победу над Германией», «За освобождение Польши» и другими.
В 1943 году В. Астафьев познакомился со своей будущей супругой, медсестрой Марией Корякиной. Их брак оказался прочным, они прожили вместе 57 лет, до ухода писателя из жизни. Мария помогала мужу с рукописями, была и машинисткой, и личным секретарём. Также Мария Астафьева-Корякина – прозаик, автор 16 книг, член Союза писателей СССР.
После окончания войны Астафьев приехал в родной город жены Чусовой, на западный Урал. По состоянию здоровья из-за ранений Виктор не мог вернуться на железную дорогу. Перебивался случайными заработками, несмотря на советы врачей беречься, выполнял трудную работу. Жилось трудно. В 1947 году родилась дочь, которая вскоре скончалась. Через год родилась вторая дочь – Ирина, а затем и сын Андрей.
В 1951 году Астафьев случайно оказался на занятии литературного кружка при местной газете. Читали рассказ о войне: «Взбесил меня тот рассказ, – вспоминал Астафьев. – Герой его, летчик, сбивал и таранил фрицев, будто ворон. Потом благополучно приземлился, получил орден, вернулся домой. Его встречали родные, невеста и вся деревня, да так встречали, что хоть перескакивай из жизни в этот рассказ.
А мы вон, два орла-молодожена, спорхнули в жизнь с продовольственными талончиками на полмесяца. Я вдобавок ко всему в летнем обмундировании, в сапогах и пилотке, на дворе – ноябрь…».
К тому времени Астафьев работал на заводе ночным вахтёром. За одну ночь дежурства она написал рассказ о фронтовом друге «Гражданский человек» (позднее переименован в «Сибиряк»), он был напечатан в газете. С тех пор Астафьев писал постоянно. Стал сотрудником газеты «Чусовской рабочий».
В 1953 году в Перми вышла первая книга рассказов Астафьева «До будущей весны», в 1955 – вторая, «Огоньки», рассказы для детей.
Роман Астафьева «Тают снега» вышел в 1958 году, были изданы еще две книги для детей. Очерки и рассказы Астафьева печатались в журнале «Смена», альманахе «Прикамье», сборниках «Охотничьи были» и «Приметы времени».
В 1957 году Астафьев стал специальным корреспондентом Пермского областного радио, был принят в Союз писателей РСФСР.
В 1959 году поступил на Высшие литературные курсы при Литературном институте имени М. Горького. Вспоминал об учёбе как очень важном судьбоносном этапе для себя как писателя. После ВЛК оказался в Перми, затем перебрался в Вологду.
В конце 50-х написаны лирические повести «Перевал», «Стародуб». Повесть «Звездопад» (1960) принесла Астафьеву всесоюзную известность.
В 1962 году семья Астафьевых вновь переехала в Пермь, в 1969 вернулась в Вологду.
В 60-е Астафьев работал много и плодотворно. Написаны повесть «Кража», начата автобиографическая повесть в рассказах «Последний поклон».
«Любимое детище», задуманная ранее повесть «Пастух и пастушка. Современная пастораль» была, наконец, написана, в очень короткий срок. Её долго не удавалось напечатать, впервые она появилась в журнале «Наш современник» в 1971 году.
Также Астафьев публиковал в периодике отдельные рассказы, которые позднее сложились в единое повествование в рассказах, названное «Царь-рыба»: «Бойе», «Капля», «У золотой карги», «Рыбак Грохотало», «Царь-рыба», «Летит черное перо», «Уха на Боганиде», «Поминки», «Туруханская лилия», «Сон о белых горах» и «Нет мне ответа». Тайга, река, тяжелейшие условия выживания на Крайнем севере страны – вот темы этой книги, одной из самых известных в творчестве писателя.
Повесть «Царь-рыба» сохранилась в первоначальном авторском варианте, Астафьев много лет не редактировал произведение. Однажды обнаружив в своих рукописях главу «Не хватает сердца», полностью изъятую цензурой, Астафьев отдал её для публикации журналу «Наш современник».
Впервые в авторской редакции повесть «Царь-рыба» была напечатана в книге Астафьева «Мальчик в белой рубахе». Писатель получил за эту книгу государственную премию СССР в 1978 году.
Добавились новые главы к автобиографической книге «Последний поклон», был издан двухтомник. В 1980 году Астафьев вернулся на родину в Красноярск. Работал над романом «Печальный детектив».
Появлялись всё новые рассказы о детстве – «Предчувствие ледохода», «Заберега», «Стряпухина радость», «Пеструха», «Легенда о стеклянной кринке», «Кончина», и в 1989 году «Последний поклон» вышел уже в трех книгах.
Повесть «Зрячий посох» (в её основе переписка с известным литературным критиком Александром Макаровым, размышления о времени, о творчестве и жизни) принесла писателю вторую Государственную премию СССР (1991).
Главная книга В. Астафьева о войне – роман «Прокляты и убиты». «С войны вообще нельзя вернуться», – утверждал писатель. После публикации роман вызвал ожесточённую полемику. Мысли и позиция писателя непривычны, их нелегко принять, помня о «традиционном» взгляде на войну и победу.
«Размышляя над судьбами больших, главных людей войны, – пишет Астафьев, – я думаю, что пали рано и кару незаслуженную приняли наши славные маршалы – победители и полководцы оттого, что не попросили прощения у мертвых, не повинились перед Богом, перед неслыханные страдания перенесшим народом своим... Есть такие тяжелые грехи, которые Господь и хотел бы, но не в силах простить».
Повести Астафьева о войне – «Так хочется жить» и «Обертон», автобиографическая повесть «Веселый солдат», которая писалась на протяжении 10 лет.
В 1998 году в Красноярске вышло первое собрание сочинений Виктора Астафьева в 15 томах, с подробными комментариями автора. Он стал лауреатом Международной Пушкинской премии и премии «За честь и достоинство таланта» Международного литфонда.
В связи с ухудшившимся состоянием здоровья друзья Астафьева пытались добиться от народных депутатов Красноярска решения выделить средства на его лечение за границей. Неожиданно разразился скандал: депутаты выдвигали в адрес писателя немыслимые обвинения (фальшивое отображение истории страны, шовинизм, предательство), изыскивать средства отказались. Писатель скончался 29 ноября 2001 года в Овсянке.
В Красноярске создан музей «Жизнь и творчество семьи Астафьевых», вдова передала личные вещи писателя для воссоздания его рабочего кабинета.
Мария Семеновна Астафьева-Корякина умерла 17 ноября 2011 года и похоронена рядом с мужем и дочерью Ириной. Виктору и Марии Астафьевым в Овсянке установлен памятник.
В 2009 году в Иркутске издатель Геннадий Сапронов выпустил 800-страничную книгу писем Астафьева «Нет мне ответа...», эпистолярный дневник писателя за 1952–2001 годы. В нём Астафьев задает вопросы, на большую часть которых действительно трудно ответить.
5 января 1967 года Виктор Астафьев написал в письме А.Н. Макарову: «Русской литературой всегда двигала любовь. Ибо, как сказано одним мыслителем, «жизнь человеческая слишком коротка, чтобы расходовать ее на злобу и ненависть». Не дай бог нашей литературе утерять ее самое главное достоинство».
Жёсток писатель в своих размышлениях и высказываниях, порой резок и безапелляционен. Это – мысли о необходимости самому изложить факты своей биографии: «А биографию надо написать. Пишут все и врут, либо нажимают на жалостливые и выигрышные моменты: «тяжелое детство», «солдат», «рабочий» и вот вам – писатель, ай-лю-ли, ай-лю-ли, как его мы довели! Обрыдло всё это. Так маскируют трагедию личности и литератора, значит, и всего общества, так охотно и поспешно теряющего свое нравственное и национальное достоинство». Биография Астафьева получила название «Стержневой корень».
В. Астафьев – автор воспоминаний «Погибшие строки» о поэте Николае Рубцове, с которым был дружен и тяжело переживал его трагическую гибель.
Виктор Астафьев, Деревья растут для всех, рассказ
Во время половодья я заболел малярией, или, как ее по Сибири называют, веснухой. Бабушка шептала молитву от всех скорбей и недугов, брызгала меня святой водой, травами пользовала до того, что меня начало рвать, из города порошки привозили – не помогло. Тогда бабушка увела меня вверх по Фокинской речке, до сухой россохи, нашла там толстую осину, поклонилась ей и стала молиться, а я три раза повторил заученный от нее наговор: «Осина, осина, возьми мою дрожалку – трясину, дай мне леготу», – и перевязал осину своим пояском. Все было напрасно, болезнь меня не оставила. И тогда младшая бабушкина дочь, моя тетка Августа, бесшабашно заявила, что она безо всякой ворожбы меня вылечит, подкралась раз сзади и хлестанула мне за шиворот ковш ключевой воды, чтобы «выпугнуть» лихорадку. После этого меня не отпускало и ночью, а прежде накатывало по утрам до восхода и вечером после захода солнца.
Бабушка назвала тетку дурой и стала поить меня хиной. Я оглох и начал жить как бы сам в себе, сделался задумчивым и все чего-то искал. Со двора меня никуда не выпускали, в особенности к реке, так как трясуха эта проклятая «выходила на воду».
У каждого мальчишки есть свой тайный уголок в избе или во дворе, будь эта изба или двор хоть с ладошку величиной. Появился такой уголок и у меня. Я сыскал его там, где раньше были кучей сложены старые телеги и сани, за сеновалом, в углу огорода. Здесь стеною стояла конопля, лебеда и крапива. Однажды потребовалось железо, и дед свез все старье к деревенской кузнице на распотрошенье.
На месте телег и саней коричневая земля с паутиной, мышиные норки да грибы поганки с тонкими шеями. А потом пошла трава ползунок. Поганки усохли, сморщились, шляпки с них упали. Норки заштопало корнями конопли и крапивы, сразу переползшей на незанятую землю. Я «косил» на меже огорода траву мокрицу обломком ножика и «метал стога», гнул сани и дуги из ивовых прутьев, запрягал в них бабки-казанки и возил за сарай «копны». На ночь я выпрягал «жеребцов» и ставил к сену.
Так в уединении и деле я почти одолел хворь, но еще не различал звуков и все смотрел-смотрел, стараясь глазами не только увидеть, но и услышать.
Иногда в конопле появлялась маленькая птичка мухоловка. Она деловито ощипывалась, дружески глядела на меня, прыгала по коноплине, точно по огромному дереву, клевала мух и саранчу, открывала клюв и неслышно для меня чиликала. В дождь она сидела нахохленная под листом лопуха. Ей было очень одиноко без птенцов. Под листом лопуха у нее гнездышко. Там даже птенцы зашевелились было, но добралась до них кошка и сожрала всех до единого.
Мухоловка тихо дремала под лопухом. С листа катились и катились капли. Глаза птички затягивало слепой пленкой. Глядя на птичку, и я начинал зевать, меня пробирало ознобом, губы мои тряслись.
Я засыпал под тихий, неслышный дождь и думал о том, что хорошо бы посадить на «моей земле» дерево. Выросло бы оно большое-пребольшое, и птичка свила бы на нем гнездо. Я закопал бы плоды шипицы под деревом: – шипица – дерево ханское, платье на нем шаманское, цветы ангельски, когти дьявольски – попробуй сунься, кошка!
В один жаркий, солнечный день, когда болезнь моя утихла и мне даже стало тепло, я пошел за баню и нашел там росточек с коричневым стебельком и двумя блестящими листками. Я решил, что это боярка, выкопал и посадил за сараем. У меня появилась забота и работа. Ковшиком носил я воду из кадки и поливал саженец. Он держался хорошо, нашел силы отшатнуться от тени сеновала к свету.
«Куда это ты таскаешь воду?» – маячила мне бабушка.
«Не скажу! Секрет!» – маячил я ей руками, будто и она была глухая.
Часами смотрел я на спой саженец. Мне он начинал казаться большой остроиглой бояркой. Вся она была густо запорошена цветами, обвита листвой, потом на ней уголочками загорались ягоды с косточкой, крепкой, что камушек. На боярку прилетала не только мухоловка, но и щеглы, и овсянки, и зяблики, и снегири, и всякие другие птицы. Всем тут хватит места! Дерево-то будет расти и расти. Конечно, боярка высокой не бывает, до неба ей не достать. Но выше сеновала она, пожалуй, вымахает. Я вон как ее поливаю!
Однако саженец мой пошел не ввысь, а вширь, пустил еще листья, из листьев – усики. На усиках маковым семечком проступили крупинки, из них вывернулись розоватые цветочки.
К этой поре я уже стал маленько слышать, пришел к бабушке и прокричал:
– Баб, я лесину посадил, а выросло что-то…
Бабушка пошла со мной за сеновал, оглядела мое хозяйство.
– Так вот ты где скрываешься! – сказала она и склонилась над саженцем, покачала его из стороны в сторону, растерла цветочки в пальцах, понюхала и жалостно посмотрела на меня. – Ма-атушка. – Я отвернулся. Бабушка погладила меня по голове и прокричала в ухо: – Осенью посадишь…
И я понял, что это вовсе не дерево. Саженец мой, по заключению бабушки, оказался дикой гречкой. Обидно мне сделалось. Я даже ходить за сеновал бросил, да и болезнь моя шла на убыль, и меня уже отпускали бегать и играть на улицу с ребятами соседа нашего – дяди Левонтия.
Осенью бабушка вернулась из лесу с большой круглой корзиной. Посудина эта была по ободья завалена разной растительностью – бабушка любила повторять, что кто ест луг, того Бог избавит от вечных мук, и таскала того «лугу» домой много. Из-под травы и корней сочной рыбьей икрой краснели рыжики и на самом виду выставлен подосиновик, про который такая складная загадка есть: маленький, удаленький, сквозь землю прошел, красну шапочку нашел!
Я любил пошариться в бабушкиной корзине. Там и мята, и зверобой, и шалфей, и девятишар, и кисточки багровой, ровно бы ненароком упавшей туда брусники – лесной гостинец, и даже багровый листик с крепеньким стерженьком – ер-егорка пал в озерко, сам не потонул и воды не всколебнул, да еще эта модница осенняя, что под ярусом – ярусом висит, будто зипун с красным гарусом – розетка рябины. В корзине, как у дядюшки Якова – товару всякого, и про всякое растение есть присказка иль загадка, складная, ладная.
В корзине обнаружилось что-то, завязанное в бабушкин платок. Я осторожно развязал его концы. Высунулась лапка маленькой лиственницы. Деревце было с цыпленка величиной, охваченное желтым куржаком хвои. Казалось, оно вот-вот зачивкает и побежит.
Мы пошли за сарай, выкопали коноплю, крапиву и сделали для маленькой лиственницы большую яму. В яму я принес навозу и черной земли в старой корзине. Мы опустили лиственницу вместе с комочком в яму, закопали ее так, что остался наверху лишь желтый носок.
– Ну вот, – сказала бабушка, – глядишь, возьмется лиственка, правда, худо принимается от саженца, но мы ее осторожно посадили, корешок не потревожили…
И опять я начал видеть в мечтах высокое-высокое дерево. И опять жило на этом дереве много птиц, и появлялась на нем зелененькая, а осенью желтая хвоя. Но все же были у меня кое-какие сомнения насчет саженца.
И как только бабушка принималась за спокойную работу, садилась прясть куделю, я приставал к ней с одними и теми же расспросами:
– Баб, а оно большое вырастет?
– Кто?
– Да дерево-то мое?
– А-а, дерево-то? А как же?! Непременно большое. Лиственницы маленькие не растут. Только деревья, батюшко, растут для всех, всякая сосна в бору красна, всякая своему бору и шумит.
– И всем птичкам?
– И птичкам, и людям, и солнышку, и речке. Сейчас вот оно уснуло до весны, зато весной начнет расти быстро-быстро и перегонит тебя…
Бабушка еще и еще говорила. В руках у нее крутилось и крутилось веретено. Веки мои склеивались, был я еще слаб после болезни и все спал, спал, и мне снилась теплая весна, зеленые деревья.
А за сараем, под сугробом тихо спало маленькое деревце, и ему тоже снилась весна.
Автор статьи: Великанова Юлия.
