Рассказчик и читатель в лабиринте повествования

Рассказ Максима Шарапова «Нюрнбергский лабиринт» можно разделить на три нелинейные части, различающиеся и по объему, и по стилистике, и отчасти даже по жанровой принадлежности. В зависимости от читательской оптики и ожиданий, такой подход, вольный или невольный, можно рассматривать как недостаток текста или его достоинство, как «баг или фичу». В любом случае, разбираться с тем, как устроен рассказ, интересно.

Первая часть рассказа, самая большая — художественное субъективное повествование от первого лица. Мы видим происходящее глазами героя-рассказчика. Начинается эта часть не сразу, после неожиданно публицистической экспозиции (подробнее об этом — ниже). Герой, молодой русский ученый по имени Дима, летит в Германию — читать полуторамесячный курс лекций в тамошнем университете. У него вспыхивают отношения с местной студенткой Хельгой, что не нравится её сокурсникам — самоуверенному американцу Биллу, с которым у Хельги был короткий роман, и безнадёжно влюбленному в неё албанцу Дардену. Героям хорошо вместе, но читатель понимает, что счастливо всё это вряд ли кончится: во-первых, у них есть, скажем так, культурологически-цивилизационные разногласия, во-вторых, Диме скоро возвращаться в Россию, а в-третьих, против них зреет натуральный заговор, о чем повествователь — подчеркнем! — ничего не знает и знать не может. Завершается эта часть рассказа меланхолически:

«Моя последняя лекция сжалась до пятнадцати минут, я просто прощался со своими студентами. Мне похлопали, а потом несколько человек подошли и попросили контакты. Поздно вечером у меня был самолет из Мюнхена, до которого оставалось одиннадцать часов».

На этом абзаце мы и прощаемся с героем-повествователем. Но сам рассказ здесь вовсе не заканчивается.

Это повествование номер один, эдакий субъективный «рассказ в рассказе» от первого лица — наиболее многослойная часть текста. Перед нами живой сложный герой: рассказчик комбинирует интеллектуальную афористичность учёного («когда знаешь, о чем говорить, говорить легко», «я знал, что когда так много говорят, появляется шанс подготовиться») и молодую непосредственность нашего современника («это немного отупляло его», «чем дышит большинство моих слушателей», «не цепляли»), уместную метафорику («деревья отодвинули постройки от внутренней стороны стены», «здесь, в старых фотографиях, в пожелтевших письмах, каких-то документах была мумифицирована вся ее семья») и социальный символический подтекст. Последний, конечно, очевидный и даже лобовой, но работает: на отношения с молодой обновленной Германией претендуют ушлая Америка и новая эмиграция (как говорится, «и эти нас победили?»). И всё бы ничего, если бы не сдвигающая устоявшиеся конвенции и иерархии Россия. Плюс события рассказа, как видно даже из названия, происходят не где-нибудь, а в Нюрнберге.

Есть, впрочем, в рассказе и повествование номер два — объективное, от третьего лица. Впервые оно неожиданно возникает незадолго до кульминации первого повествования: мы вдруг слышим разговор Билла и Дардена, готовящихся строить козни против влюблённых. Поначалу столь резкий переход ошарашивает: мы-то их слышим, а рассказчик — как бы нет. Потом, впрочем, привыкаешь: после элегической реплики Димы про самолёт, до которого осталось одиннадцать часов, ручная камера окончательно уступает место панорамной съёмке. Из нескольких последних страниц мы узнаём, что было с героями дальше, хотя собственно финал остаётся открытым. Эта часть — эдакая смесь комментария с мини-эпилогом, к тому же оставляющая надежду на хэппи-энд. И тон в ней другой — нейтрально-ровный.

Наконец, есть ещё одна часть рассказа — горячие авторские публицистические вставки. Через такие вставки даётся экспозиция (в начале) и гражданская позиция рассказчика (в диалогах с Хельгой). И эта часть рассказа, пожалуй — самая спорная. Помимо замедления общей динамики, она сбоит и стилистически, и просто логически. Так, в подобных сбивках неожиданно перестаёт работать метафорика (и появляются выражения вроде «показывать нацистский ядерный кулак» или «мысль… побродила в извилинах»), а длинный геополитический монолог влюбленного (!) и подвыпившего (!!) героя на первом свидании (!!!) смотрится очень странно.

В любом случае, «Нюрнбергский лабиринт» — вещь очень нетипично сделанная. С непривычки, как и во всяком лабиринте, можно и заплутать. Бывает. В конце концов, было у нас и другое произведение, своеобразное композиционно-стилистическое построение которого читатель раскусил не сразу. Там тоже часто меняется повествовательная оптика, да и центральная коллизия схожая. Есть чужак, который очаровывает первую красавицу места, что очень не нравится старожилам. Которые составляют против героя заговор — и тоже, по совпадению, за горячительными напитками.

Конечно, американец Билл — не драгунский капитан, Дардан — не Грушницкий, Дима — не Печорин, а «Нюрнбергский лабиринт» — далеко не «Герой нашего времени». Речь о другом: да, чередование лица повествателей/стилистики внутри одного художественного произведения поначалу может несколько затруднять читательское восприятие. С другой стороны, именно такой подход и даёт тексту дополнительный объем и глубину.

Иван Родионов: личная страница. 

Максим Эдуардович Шарапов — поэт, писатель, профессиональный журналист. Родился в 1968 году. В детстве жил в Москве и в Германии. Окончил филологический факультет МПГУ имени В.И. Ленина. Автор книги «В тени московского мэра» (2019), сборника рассказов «Без дураков» (2019), романов «Альма-матер» (2021) и «Прикосновение к Николь» (2024). Член Союза писателей России и Союза журналистов России. Лауреат премии мэра Москвы в области журналистики. Лауреат премии Союза журналистов России «Золотое перо России» в номинации «Золотая полка российской журналистики» за роман «В тени московского мэра» (2020). Лауреат премии профессионального признания Института Пушкина за вклад в продвижение русского языка в номинации «За сотрудничество в сфере образовательных проектов» (2021).