Родился 26 (13) августа 1913 года в Санкт-Петербурге, в семье врача. Дед был купцом первой гильдии и крупным домовладельцем в Самаре, где прошло детство и отрочество будущего писателя.
В школьные годы Чаковский участвовал в ликвидации безграмотности в деревнях, помогал уполномоченному по коллективизации, редактировал стенгазету. Окончив школу в 1930 году, отправился в Москву.
Поступил на Московский электрозавод, работал электриком, учился в Юридическом институте на вечернем отделении. Активно занимался общественной работой. Вступил в ряды ВЛКСМ. Стал печататься в заводской многотиражке.
Вышла у него и авторская брошюра «Как термичка изгоняла брак». «А сверху было напечатано: «Рабочий электрозавода А. Чаковский». Гордился я этой книжкой больше, чем моим собранием сочинений!» – вспоминал писатель в 1984 году.
Также он предлагал свои произведения в толстые журналы. В «Октябре» был опубликован очерк об Анри Барбюсе. В одной из редакций ему порекомендовали поступить в Литературный институт, который только что открылся. В 1939 году Чаковский окончил Литинститут и поступил в аспирантуру ИФЛИ (Института Философии Литературы Искусства).
Работал в редакции газеты Московского военного округа «Красный воин».
Первая повесть Чаковского посвящена поэтессе Луизе Мишель, участнице Парижской коммуны.
В 1941 году написал книгу «Кого фашисты сжигают», посвященную Генриху Гейне.
В годы Великой Отечественной войны Чаковский – военный корреспондент ряда военных газет. Член ЦК КПСС с 1941 года.
Бывал в блокадном Ленинграде. В 1944–1947 годы создал повесть «Это было в Ленинграде». «Лучшее, что я написал», так оценил повесть сам автор.
В 1949 году вышел роман «У нас уже утро», написанный по впечатлениям от поездки на Южный Сахалин и Курильские острова. Эта книга Чаковского, как и предыдущие его произведения, написана в лирико-публицистическом стиле. В 1950 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.
Повесть «Хван Чер стоит на посту» (1951) была написана после поездки Чаковского в Корею в качестве специального корреспондента «Литературной газеты».
В 1955 году вышла книга «Тридцать дней в Париже».
Повести «Год жизни» (1957), «Свет далекой звезды» (1963) и роман «Дороги, которые мы выбираем» (1960) наполнены лиризмом и романтическим настроением.
Чаковский писал сценарии и пьесы. В 1953 году по сценарию Чаковского был поставлен документальный фильм «Советское Приморье».
По мотивам повести «Свет далекой звезды» в 1964 году был снят одноимённый кинофильм (реж. – И. Пырьев).
Автор нескольких пьес, которые были поставлены во многих театрах: «Дорогами жизни» (в соавторстве с И. Рубинштейном), «Свет далекой звезды» и «Время тревог» (в соавторстве с П. Павловским).
В 1960-е–70-е годы Чаковский работал над панорамными романами «Блокада» (в 5 книгах, 1968–1974) и «Победа» (1978–1981).
Автор использовал архивные материалы, мемуары, беседовал со свидетелями. Очень подробно, придерживаясь фактов и в то же время масштабно описал события военных лет. В действие включено множество персонажей. Выведены И.В. Сталин, У. Черчилль, Ф. Рузвельт, Г.К. Жуков.
О работе над романом «Блокада» Чаковский написал, что «впервые взялся за многотомное полотно, в котором разворот событий обширен, героев множество, действие переносится из окопа в генштаб, из Москвы в Берлин, из частной квартиры – в Кремль».
По роману был поставлен одноимённый фильм-эпопея (соавтор сценария – А. Витоль, реж. М. Ершов). Четыре серии фильма названы «Лужский рубеж», «Пулковский меридиан», «Ленинградский метроном», «Операция «Искра»». В 1978 году Чаковский получил Ленинскую премию за это произведение.
Роман Чаковского «Победа» посвящён последствиям Второй мировой войны. В центре романа – Потсдамская конференция, переговоры руководителей антигитлеровской коалиции, длившиеся 16 дней. Действуют И. Сталин, У. Черчилль, Г. Трумэн, В. Молотов, А. Громыко и другие исторические личности. Интерес к роману был огромен, тираж разошёлся за несколько дней. За этот роман Чаковский получил Государственную премию СССР в 1983 году.
Фильм «Победа» был снят в 1984 году, реж. – Е. Матвеев.
Затем Чаковский написал повесть о последних днях жизни президента США Ф. Рузвельта «Неоконченный портрет».
Антифашистский роман «Нюрнбергские призраки» (книги 1-3, 1987–1989) написан как историко-документальный беллетризированный очерк и одновременно воспринимается как полноценный роман. Книга открыла новую страницу в художественно-политической литературе.
В 1955–1962 годы Чаковский был главным редактором журнала «Иностранная литература», тираж журнала значительно вырос, издание носило прозвище «Гайд-парк социализма».
С 1962 по 1988 год возглавлял редакцию «Литературной газеты».
«Лично я считаю Чаковского редактором номер один всего советского периода. Придуманная и созданная им 16-страничная «Литературная газета» явилась совершенно новым типом издания, – вспоминал Ю.П. Изюмов. – Единственная и неповторимая, как ее редактор, она во многом выражала, а в чем-то и предопределяла развитие советского общества, была неотъемлемым явлением его духовной жизни. Миллионы людей «самого читающего» тогда народа даже представить себе не могли существование без «Литературки». Это не преувеличение, это чистая правда, что могут подтвердить представители самых разных социальных слоев, возраста и положения. В 1971 году, через 4 года после преобразования в еженедельник, «Литературная газета» была награждена орденом Ленина. Награда правительства была и наградой народа.
Мне довелось проработать с Александром Борисовичем 8 с лишним лет в качестве его первого зама. За это время тираж газеты вырос с 2,4 миллиона до 6,5 миллиона экземпляров. Браво, Александр Борисович!».
Герой Социалистического Труда (1973).
Опубликовал книги и статьи о Николае Островском, Адаме Мицкевиче, Эмиле Золя и других писателях. Вышли книги публицистики Чаковского «Блаженны ли нищие духом?» (1971), «Литература, политика, жизнь» (1982).
Возникает вопрос, как писателю и одновременно главному редактору газеты удалось создать многотомные художественные произведения. Известно, что работал Чаковский в основном в писательском доме творчества в Юрмале. За два месяца отпуска автор успевал написать 100-120 страниц. Часть текста сам печатал на машинке, другую часть диктовал или писал от руки. К каждому рукописному листу был приклеен слева ещё один лист для дополнений. Этот лист как правило бывал полностью исписан.
Член правления СП СССР, Чаковский был видной, влиятельной фигурой в литературной и общественной жизни. Признанный и авторитетный «литературный генерал», Чаковский неоднократно подвергался критике, нападкам и как писатель, и как главный редактор «Литературки».
Чаковский лично общался с Л.И. Брежневым, членами политбюро и секретарями ЦК. С 1986 по 1990 год Чаковский входил в ЦК КПСС.
Затем наступили новые времена. Вышедший накануне перестройки фильм Матвеева «Победа» в последний раз напомнил о писателе. Однако после 1985 года «самый просталинский фильм в послесталинской истории» более не демонстрировали.
Писатель скончался 17 февраля 1994 года. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.
«Пройдут годы и десятилетия. Время сотрет из памяти поколений подробности смертельной схватки, в которой в конце первой половины двадцатого столетия советский народ отстоял не только свободу и независимость своей Родины, но и будущее мировой цивилизации. Не останется в живых участников этого великого сражения… – пишет А. Чаковский в романе «Блокада». – Но будущие историки и писатели еще долго, очень долго будут возвращаться исследовательским взглядом своим к Великой Отечественной войне советского народа, споря, утверждая, опровергая, задаваясь десятками вопросов».
Историко-художественные книги, политические романы о таких важнейших событиях в истории страны и мира, как Вторая мировая и Великая Отечественная война пишутся с одной главной целью – чтобы помнили, как это было. Чтобы вырисовывалась достоверная картина событий. Чтобы не было утеряно чувство ответственности и благодарности, чтобы сохранялась память о подвиге и о Победе. Чтобы делать выводы и не повторять ошибок.
Врученная в нынешнем году впервые молодая литературная премия «Гипертекст», учреждённая «Литературной газетой», носит имя А.Б. Чаковского.
А.Б. Чаковский, «Блокада», фрагмент, начало
Часть первая
1
– Ну, а теперь скажи: как ты решился? Как?!
Они сидели в маленьком номере гостиницы «Москва», куда Звягинцева только что переселили. Из Кремля Звягинцев возвращался вместе с Королевым, и жили они вот уже пять дней вместе, то есть в одной гостинице и на одном этаже, только полковник Королев – в отдельном номере, а майор Звягинцев – в общежитии на пять коек.
Однако сегодня, когда они проходили мимо дежурной по этажу и Королев взял ключ от своей комнаты, а Звягинцев уже сделал несколько шагов по коридору, полагая, что у них в номере наверняка кто-нибудь есть, он был остановлен голосом дежурной.
– А вас переселили, товарищ командир, – сказала ему дежурная, невысокая, пожилая блондинка с очень бледным лицом альбиноски и ярко накрашенными губами. – И вещи ваши уже перенесли. Чемоданчик. В отдельный номер!
– Вы это мне? – недоуменно переспросил Звягинцев. – Но ведь мы сегодня вечером уезжаем. «Стрелой».
– Не знаю, не знаю, распоряжение дирекции. – Она протянула Звягинцеву ключ, многозначительно улыбаясь, так, точно желая дать ему понять, что говорит далеко не все, что ей известно.
– Здорово! – усмехнулся Королев. – Четко работают! А ну, давай, майор, пойдем, покажи свои новые владения.
– Зачем же это? – удивленно поднял брови Звягинцев, когда они вошли в номер – маленькую комнату, в которой тем не менее умещалось много мебели: письменный стол, два кресла, кровать, застеленная голубым покрывалом, другой стол – маленький, круглый, стоящий посредине комнаты под свисающим с потолка ярко-синим матерчатым абажуром.
Полуоткрытая дверь вела в ванную.
– Чего же я тут буду делать? – растерянно озираясь, сказал Звягинцев. – Ведь через три часа…
Он отвернул рукав гимнастерки и посмотрел на часы.
– Что делать? – переспросил Королев. – Ха! Это ты меня спроси. Я знаю.
Он решительно подошел к письменному столу, снял трубку телефона и, набрав на диске три номера, сказал:
– Ресторан? Значит, так…
…И вот они сидят за круглым полированным столом. Официант только что принес на большом подносе заказанный Королевым ужин – бифштексы, прикрытые, чтобы не остыли, опрокинутыми глубокими тарелками, картошку в металлическом судке, селедку, обложенную колечками лука, бутылку коньяку, рюмки – и, расставив все это на столе, ушел.
– А теперь вот что, – сказал Королев, усаживаясь и вытягивая под столом ноги в до блеска начищенных, плотно облегающих икры сапогах, – и есть не буду, и пить не буду. И тебе не дам. Пока не скажешь. Как же ты решился? Ну, давай, давай! Рассказывай.
Звягинцев пожал плечами и смущенно улыбнулся:
– Послал записку в президиум. Не был даже уверен, что дойдет… Вот и все.
– Ну, знаешь!
Королев развел руками, потом взял бутылку, пошарил взглядом по столу в поисках штопора. Не нашел, зажал бутылку в своем большом кулаке, энергично покрутил ее, пока жидкость фонтанчиком не устремилась в горлышко, и резким ударом ладони о дно бутылки вышиб пробку.
– Сильно, – снова улыбнулся Звягинцев.
– А у меня батька извозчиком был. Гужевым транспортом владел в одну лошадиную силу. Так он с пробочником обращаться не умел. А ведь раньше бутылки настоящими пробками затыкали. Так что я с детства этот университет прошел.
Он налил коньяк в рюмки, посмотрел на Звягинцева, недоверчиво покачал головой и усмехнулся:
– Значит, говоришь, записку? Вынул блокнотик, черкнул пару слов, и все?
Звягинцев молчал.
– Но хоть кто ты есть – написал? – не унимался Королев. – Может, тебя за какого генерала приняли? Звание-то, звание свое указал?
– Давай выпьем, что ли, Павел Максимович, – сказал Звягинцев, внезапно почувствовав неимоверную усталость, и потянулся к рюмке.
– Нет, погоди! – воскликнул Королев и, быстро протянув руку, накрыл рюмку Звягинцева своей широкой ладонью. – Хочу уяснить. Ну скажи мне кто-нибудь, что Алешка Звягинцев первый в атаку кинулся, – поверю. Мину неизвестной конструкции собственноручно разрядил… Допускаю, вполне возможно. Но тут… Елки зеленые! Сталин! Нарком! Маршалы!.. И вдруг: «Слово предоставляется товарищу Звягинцеву, Ленинградский военный округ!» Я сначала и не понял: как будто все свое окружное начальство знаю, что, мол, еще за Звягинцев такой! Гляжу – мать ро́дная – его превосходительство Алексей Васильевич по проходу шагает… Слушай, вот тебе слово мое даю: если б я в то время стоял, а не сидел, – ноги бы от страха за тебя подкосились!
Королев снова развел руками, потом тряхнул своей тяжелой головой и сказал:
– Ладно. Пьем. Поздравляю! Нет, погоди! – спохватился он и снова прикрыл рюмку Звягинцева ладонью. – Сначала самое главное. О чем тебя товарищ Сталин спросил?
– Ты же слышал.
– Слышал, слышал! Тут от одного факта, что лично его слова слушаешь, голову потеряешь. Всех ораторов записывал, а тут пропустил. Вот, погоди…
И Королев, повернувшись вместе со стулом, потянулся к своему планшету, лежащему на письменном столе, вытащил большой блокнот и стал перелистывать его, приговаривая:
– Так… Мерецков… Грендаль… Кузнецов… А где же ты-то у меня? А ведь я тебя пропустил, майор! Ей-богу, пропустил! Так за тебя переживал, что и не записал. Ну, это потом. А сейчас ты мне реплику товарища Сталина повтори. Ну? Только давай слово в слово.
И Королев вытащил вечную ручку из нагрудного кармана гимнастерки, отвинтил колпачок и, встряхнув ручку, приготовился писать.
– Слово в слово не помню, – сказал Звягинцев.
– То, что Сталин сказал, не помнишь? – с искренним недоумением переспросил Королев.
– Слово в слово не помню, – тихо повторил Звягинцев. – Я ведь тоже очень волновался… Погоди. Я, кажется, сказал, что у нас не хватало техники, чтобы…
– Я тебя не про то, что ты говорил, спрашиваю, – сердито прервал его Королев, – я слова Иосифа Виссарионовича записать хочу!
– Но я же об этом и говорю, – с неожиданным для самого себя раздражением сказал Звягинцев. – Когда я обо всем этом рассказал, он прервал меня и спросил: «А скажите, вы считаете, что инженерные части должны обладать…»
– Да не торопись ты! – с отчаянием воскликнул Королев. – Что я тебе, стенографистка, что ли! Давай медленнее. – Он локтем отодвинул в сторону тарелку с бифштексом, положил перед собой блокнот и приготовился писать. – «А скажите…» – сосредоточенно водя пером по бумаге, повторил Королев.
– Я не уверен, что он произнес именно эти слова, – прервал его Звягинцев. – И дело, мне кажется, не в букве, а в смысле того, что было сказано.
– Та-та-та-та! «В смысле», видите ли! – передразнил его Королев и уже с обидой в голосе продолжал: – Ну конечно, чего там майору Звягинцеву с каким-то полковником Королевым возиться! Его сам товарищ Сталин слушал, не говоря уже о разных там маршалах и генералах! – Он нахмурил свои густые, чуть тронутые сединой брови и добавил уже иным, холодно-назидательным тоном: – А только меня воспитывали так, чтобы слова товарища Сталина цитировать точно. Не знаю, как другие, а только я…
– Павел Максимович, ну зачем ты так… – снова прервал Звягинцев, чувствуя, что все его раздражение прошло, и внутренне сам удивляясь, как это, в самом деле, он мог забыть слова, сказанные Сталиным, – не смысл вопроса, нет, это он помнил отлично, но сами слова.
Звягинцев попытался сосредоточиться, вспомнить и снова всем существом своим, всеми мыслями перенесся туда, где провел последние четыре дня…
О том, что в Москве созывается ответственное совещание, посвященное итогам недавно закончившейся войны с Финляндией, Звягинцеву стало известно еще две недели назад. Об этом ему сказал начальник инженерного управления округа, когда приказал подготовить материалы о действиях инженерных войск и в случае необходимости выехать с ними в Москву.
Это было вечером, перед самым концом рабочего дня.
Звягинцев вышел из здания штаба и пошел пешком по проспекту 25-го Октября, который все по старой привычке называли Невским, до Литейного, чтобы там сесть на автобус. Звягинцев совершал этот путь каждый день, возвращаясь с работы. Каждый день, с тех пор как кончилась советско-финляндская война и он вернулся домой, в Ленинград, хотя раньше, до войны, он экономил время и, возвращаясь с работы, садился в трамвай уже в самом начале Невского, на углу улицы Гоголя.
За время войны Звягинцеву удалось только один раз побывать в городе, и он поразил его. Вернувшись на короткое время с фронта в штаб, он впервые увидел город погруженным во мрак. Ночная темень там, среди сугробов на Карельском перешейке, разрываемая лишь призрачными огнями сигнальных ракет, казалась естественной, несмотря на грохот артиллерийских разрывов и мягкий свист снайперских пуль – точно умелая мальчишеская рука бросает в воду плоские камешки.
Но тут все воспринималось иначе. Здесь не стреляли, не было снежных сугробов, но вид огромного города, который, сколько помнил себя Звягинцев, каждый вечер загорался десятками тысяч огней, а теперь стоял погруженный во тьму, производил тяжелое, давящее впечатление.
Автор статьи: Великанова Юлия.
