Охота на шушуна. Рецензия на роман Эдуарда Веркина «Снарк снарк»

Событие в художественном произведении всегда значимо. Вступая во взаимодействие с внутренним миром героя, его убеждениями и желаниями, оно запускает развитие сюжета. Слово всегда весомо, сподвигает на серьёзную умственную работу, на размышления об устройстве общества или мироздания. В противном случае – это лишь графоманская болтовня, призванная нагнать количество страниц для солидности.

Роман Э. Веркина «Снарк снарк» (короткий список премии «Большая книга-2023») вызывает вопрос: насколько художественно оправдано создание текста, объёмом стремящегося к «Войне и миру», если событий в нём на маленькую повесть? Кроются ли за словесной мишурой тайные течения мотивов, смыслы, идеи?

В аннотации к роману сделан акцент на пропавших в Чагинске подростках и на том факте, что исчезновению тысяч людей нет объяснения. Маркетологи читателя не обманывают: мальчишки действительно пропадают. Но роман Веркина даже не пытается мимикрировать под детектив: нет ни официального расследования, ни частного, только вялая игра в имитацию со стороны персонажей.

Мы не узнаем наверняка, что случилось. Да, будет предложен вариант, но в таком виде, что ясно: все доказательства и улики подогнаны под ту версию, которая удобна. Вот только удобна кому?

Так, может, важна рефреном звучащая мысль о том, что нет объяснения исчезновениям тысяч людей? Объяснение находится: в этом месте действует сверхчеловеческая сила. Неуловимый снарк, которого ищут герои. Снарк по-русски просто шушун. Леший. Чёрт. И сразу спойлер: в жанр фантастики роман тоже никоим образом не вписывается.

Образ таинственной русской хтони воплощён удачно. Сюжет, события, размышления о жизни, лирические отступления о детстве, – всё будто тонет в болоте. В основном бумага переведена на бесконечные разговоры ни о чём. Герои говорят много всякой бессмыслицы, сочиняют небылицы, графоманствуют. Изображён поток двух сознаний: когда оказавшимся рядом людям непременно надо нарушить тишину, они несут самозабвенную чушь. Пьяный угар, в котором разворачивается действие всей первой книги, явное разжижение мозга главных героев, административная неразбериха и поразительное равнодушие, – всё это воздействие провинциальной русской хтони.

Хтонь не только шушун, о котором говорят и которого никогда не встречали. Занятен эпизодический персонаж Маргарита Николаевна, коридорная в гостинице, которую никто из жителей города не знает, как будто её и не существует. Можно бы увидеть хтоническое начало в миллиардере Светлове, который и манерами, и экстравагантными взглядами и поступками выделяется на фоне остальных, да и героя романа Витю он всячески стремится завлечь выгодными предложениями. Светлов вполне может оказаться персонификацией шушуна, однако, автор не опускается до столь банального хода.

Снаткина. Вечно живущая старуха. Поначалу она производит зловещее, отталкивающее впечатление: постоянно ходит с велосипедом, появляется внезапно, да ещё и чужие похороны любит посещать. Однако Снаткина – вроде Хозяйки, духа хранителя или защитницы. Она неоднократно предупреждает Витю и напоминает, что бабушка велела ему никогда не возвращаться в Чагинск. Уезжай, говорит Снаткина при каждой встрече. Герой и сам думает уехать. Но всепоглощающее болото безнадёжности, бессмыслицы, глупости, образ которого возникает с первой же главы дилогии, наконец, поглощает и Витю. Впрочем, ему удаётся «прогнать» из Чагинска Романа и Аглаю, – принесением себя в жертву спасти друзей.

Неумолима хтоническая сила провинциального болота, где всё не как у людей. Даже подругу детства Кристину не похоронить по-человечески. Да и вообще ничего не сделать по-человечески. Ни вопросы обсудить, ни книгу написать (даже в архив попасть невозможно), ни организовать поиски пропавших; и памятник адмиралу Чичагину оказывается фальшивкой из пластика, да ещё посвящённой другому персонажу; подготовка ко дню города проходит через пень-колоду. Впрочем, в жизни часто всё идёт не как у людей, но в провинции это антикачество сконцентрировано. Недаром герой замечает, что, чем дальше от крупных городов, тем меньше смысла. Великие идеалы, мысли, цели, если таковые когда-либо были, – всё выродилось. Роман о русской бессмысленности, суровой и беспощадной.

Если в первой книге изображена бессмыслица, то во второй книге герои пытаются связать все ниточки, и смысл кажется уже вот-вот, рядом. Но смысла всё же не находим.

Кто присылает Вите кепку и семнадцать лет спустя вновь заманивает в Чагинск? И заманивает отнюдь не затем, чтобы он раскрыл дело. Нет. Шушун хочет получить в жертву того, кого он избрал. Пока ты охотишься на шушуна, шушун охотится на тебя. Впрочем, а был ли шушун? Может ли существовать шушун как конкретный воплощённый образ? Скорее это свойство пространства и его воздействие на людей. Шушун – это и есть Чагинск.

Чагинск как западня.

В сей печальной истории Алиса не выбралась из страны чудес. Таланты, начинания, стремления погребены. Лень, безнадёга, равнодушие и всеобщий, всепоглощающий бардак как формы русской хтони победили.

А Витя задолго до попадания в Чагинск начал тонуть в личном болоте, не в силах реализовать себя как писатель. И когда он отказывается от расследования, от поисков правды, признавая бессмысленность предприятия, то есть попросту сдаётся, – это кульминация падения. Шушун забирает его.

«– Жизнь – есть сокращение и укорачивание, в сущности, падение в воронку. Задача писателя это падение затормаживать, в идеале из ямы вытягивать, во всяком случае стараться. А вы… скажем так, пренебрегаете».

Возвращаясь к вопросу о раздутом объёме дилогии. Если пишешь о силе всепоглощающего болота, то должен ли сам текст превращаться в болото? Насколько удачно единство формы и содержания? Выбросить половину шуточек про Чичагина, сократить поток глупостей, подрезать подробное описание дней, с мелкими сюжетиками и происшествиями, которые составляют естественное течение будней. Пожалуй, это сугубо вопрос вкусовщины. Однако переливание из пустого в порожнее не может не утомить в определённый момент.