.png)
Владимир Фёдорович Одоевский родился 11 (или 13) августа (30 июля или 1 августа) 1803 года. Последний представитель древнего княжеского рода, восходящего к Рюриковичам. Мать была крепостной крестьянкой, получила свободу.
Отец умер, мать вышла замуж повторно, мальчика воспитал двоюродный дядя.
Учился в Московском университетском благородном пансионе (1816–1822), окончил с золотой медалью. Увлекался литературой и философией. Начал публиковаться в 1822 году.
Окончив учёбу, Владимир поступил на службу в Московский архив коллегии иностранных дел. Параллельно начал работать над романом «Иероним Бруно и Пьетро Аретино».
Сторонник философской эстетики, в 1823 году Одоевский организовал и стал председателем философского Общества любомудрия. Участники изучали античных и немецких философов в стремлении создать отечественную философию как основу для новой русской литературы. Общество прекратило существование после восстания декабристов.
Важно, что главным родом искусства Одоевский считал не музыку, а поэзию. При этом серьёзно занимался теорией музыки. Как один из основоположников русского классического музыкознания, исследовал самобытность русской музыки. Автор статей о творчестве композиторов.
Состоял в Русском музыкальном обществе, участвовал в создании Петербургской и Московской консерваторий. Автор ряда музыкальных произведений.
В 1824–1825 вместе с В.К. Кюхельбекером издавал литературный альманах «Мнемозина». Здесь публиковались А.С. Пушкин и А.С. Грибоедов.
В 1827–1830 годы один из руководителей журнала «Московский вестник», был соредактором пушкинского журнала «Современник».
В 1826 переехал в Петербург, женился.
Работал в Цензурном комитете Министерства внутренних дел. И по-прежнему увлечённо занимался литературой.
Основал литературный салон, в нём бывали А.С. Грибоедов, Н.В. Гоголь, М.Ю. Лермонтов, Ф.М. Достоевский и многие другие.
Создавал художественные произведения в жанре просветительской сатиры. Повести «Бригадир» (1833) и «Княжна Зизи» (1839). Выделяют повесть Одоевского «Княжна Мими» (1834), её новшество в том, что героиня – не юная романтичная барышня, а старая дева-сплетница, заложница бессмысленности светской жизни.
В 1833 году был опубликован сборник фантастических повестей Одоевского «Пёстрые сказки», он пользовался успехом у читателей и снискал похвалы критиков. В «Сказках» соединились фантастические ситуации с буквальной передачей деталей быта и нравов общества; автор настроен скептически и вместе с тем он полон сочувствия и сострадания к своим персонажам; дидактизм уживается с эзотерикой, иррациональным. Сатира Одоевского довольно откровенна и беспощадна.
Полное название сборника – «Пёстрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных учёных обществ, изданные В. Безгласным». По аналогии с Иваном Петровичем Белкиным Пушкина, повествование ведётся от имени Иринея Модестовича Гомозейки. В сборник среди прочих вошли «Сказка о мёртвом теле, неизвестно кому принадлежащем», «Сказка о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в светлое воскресенье поздравить своих начальников с праздником».
Широко известны сказки Одоевского «Городок в табакерке» (1834) и «Мороз Иванович» (1841).
Увлечённый оккультными науками, в этот период Одоевский пишет несколько мистических произведений, среди них «таинственные» повести «Импровизатор» (1833), «Сильфида» (1837), «Саламандра» (1840) и «Косморама» (1840), «Орлахсская крестьянка». В этих произведениях Одоевский проявил себя как мастер фантастической романтической повести.
Создал повести «Последний квартет Бетховена» (1830), «Труды кавалера Джамбаттисты Пиранези» (1831), позднее вошедшие в книгу «Русские ночи».
Книга-«драма» «Русские ночи» представляет собой сборник повестей, роман и философский трактат одновременно. Десять новелл, дополненных философскими беседами. Книга, позднее признанная итоговым произведением русского философского романтизма 1830-х годов (и главным литературным памятником русского любомудрия), оказалась слишком трудна для восприятия современников.
Среди неоконченных произведений Одоевского – романы «Иордан Бруно и Петр Аретино», «Самарянин», научно-фантастический роман-утопия «4338-й год: Петербургские письма» (впервые опубликован в 1926). В этом романе писатель предсказал возможность космических полётов, возникновение интернета и ксерокопирования.
В середине 1840-х годов Одоевский перестал заниматься литературным творчеством. Вернулся в Москву. С 1846 года он – помощник директора Публичной библиотеки и директор Румянцевского музея. В 1861 году избран сенатором.
Один из создателей и активный деятель благотворительного Общества посещения бедных. Издатель журнала для крестьян «Сельское чтение», где простым языком рассказывалось о науке.
Активно занимался педагогической деятельностью, автор ряда учебников, множества статей, методических сочинений и наставлений.
Активно поддерживал реформы 1860-х годов. Праздновал Новый Год 19 февраля, в день отмены крепостного права, так как этот день считал началом новой эпохи в жизни России.
В статье В.Ф. Одоевского «Записки для моего праправнука о русской литературе» (1831) автор говорит так: «Отлагая всякое чувство патриотизма в сторону, я думаю, что нет ни одной литературы интереснее русской…».
И поясняет. Художник (для примера приведена фреска Рафаэля), прежде чем написать картину, создаёт «предуготовительные очерки (этюды)». Однако без целой готовой картины изображённое на этюдах непонятно.
Если браться судить о готовом произведении по подготовительным этюдам, то может создаться впечатление, будто бы картина не талантлива.
«В таком положении находится наша литература, – продолжает свою мысль Одоевский, – она любопытна как приготовление к какой-то русской, до сих пор нам непонятной литературе, – непонятной тем более, что Россия юна, свежа, когда все вокруг ее устарело и одряхло. Мы новые люди посреди старого века; мы вчера родились, хотя и знаем все, что было до нашего рождения; мы дети с опытностию старца, но все дети: явление небывалое в летописях мира, которое делает невозможными все исторические исчисления и решительно сбивает с толка всех европейских умников, принимавшихся судить нас по другим!..».
В.Ф. Одоевский «Княжна Мими», повесть, фрагмент (начало)
бледны: в нашем городе нельзя достать лучших».
Биография одного живописца.
I
Бал
La femme de Cesar ne doit pas etre soupconnee. (Жена Цезаря вне подозрений (франц.)
– Скажите, с кем вы теперь танцевали? – сказала княжна Мими, остановив за руку одну даму, которая, окончив мазурку, проходила мимо княжны.
– Он когда-то служил с моим братом! Я забыла его фамилию, – отвечала баронесса Дауерталь мимоходом и, усталая, бросилась на свое место.
Этот короткий разговор незаметно для окружающих мелькнул посреди общего движения, которое обыкновенно бывает после окончания танца.
Но баронессу этот разговор заставил задуматься, и недаром. Баронесса, хотя уже и в другой раз замужем все еще была молода и прекрасна; ее любезность, ее роскошный стан, ее каштановые шелковистые локоны привлекали к ней толпу молодых людей. Каждый из них невольно сравнивал Элизу с ее мужем, осиплым старым бароном, и каждому из них, казалось, ее томные, облитые влагою глаза говорили о надежде: лишь один опытный наблюдатель находил в этих темных голубых глазах не пламень неги, а просто ту южную лень, которая, по его мнению, так странно соединяется в наших дамах с северным флегматизмом и составляет их отличительный характер. Баронесса знала все свои преимущества; знала, что для всякого она вместе с бароном была чем то невозможным, противным приличию, какою то нелепостию; знала и то, как во время ее свадьбы толковали в городе, что она вышла за барона по расчету; ей нравилось не сходить с доски на балах, никогда не иметь времени задуматься на раутах, всегда иметь несколько готовых товарищей для кавалькады; но никогда она не позволяла себе ни взора, в котором можно бы было заметить предпочтение одному пред другим, ни сильного восхищения, ни сильной радости, ни сильного огорчения, – словом, ничего такого, чем бы душа могла быть приведена в движение: притом, по чувству ли долга, или по какой то противоестественной любви к своему мужу, – хотелось ли ей доказать, что она вышла за него не по расчету, – или просто потому, что вышеозначенное замечание наблюдателя было справедливо, – или, наконец, от соединения всех этих причин, – только баронесса так же была верна барону, как еe Бьюти была верна баронессе: она никуда не выезжала без мужа, даже спрашивала у него советов о своем туалете; барон, с своей стороны, не сомневался в привязанности Элизы, позволял ей делать что угодно и спокойно предавался своим любимым занятиям: поутру нюхал табак, ввечеру играл в вист, а в промежутках выхлопатывал себе награждения. В городе издавна уже добродетельные дамы отыскивали предмет баронессиной нежности; но, когда они для решения вопроса собирались на общее совещание, одна называла одного, другая другого, третья третьего, и дело расходилось за спором. Тщетно перебирали они всех молодых людей общества: только что согласятся про одного, как он или женится, или станет волочиться за другою, – отчаяние, да и только! Наконец такие беспрестанные неудачи наскучили блюстительницам нравственности: они нашли, что баронесса лишь отнимает у них время для наблюдения за другими дамами; единогласно решили, что ее искусство сохранять наружную пристойность стоит лучшей нравственности, что ее должно ставить в пример другим женщинам, и отложили баронессино дело впредь до могущих представиться обстоятельств.
Баронесса знала, что княжна Мими принадлежала к сему нравственному сословию, знала также, что это сословие, в свою очередь, принадлежит к тому страшному обществу, которое бросило свои отпрыски во все классы. Открываю великую тайну; слушайте: все, что ни делается в свете, делается для некоторого безыменного общества! Оно – партер; другие люди – сцена. Оно держит в руках и авторов, и музыкантов, и красавиц, и гениев, и героев. Оно ничего не боится – ни законов, ни правды, ни совести. Оно судит на жизнь и смерть и никогда не переменяет своих приговоров, если бы они и были противны рассудку. Членов сего общества вы легко можете узнать по следующим приметам: другие играют в карты, а они смотрят на игру; другие женятся, а они приезжают на свадьбу; другие пишут книги, а они критикуют; другие дают обед, а они судят о поваре; другие дерутся, а они читают реляции; другие танцуют, а они становятся возле танцовщиков. Члены сего общества везде тотчас узнают друг друга не по особенным знакам, но по какому то инстинкту; и каждый, прежде нежели вслушается в чем дело, уже поддерживает своего товарища; тот же из членов, кто выдумает что-нибудь делать на сем свете, в ту же минуту лишается всех преимуществ, сопряженных с его званием, входит в общее число подсудимых, и ничем уже не может возвратить прав своих. Известно также, что самую важную роль в этом судилище играют те, про которых решительно нельзя отыскать, зачем они существуют на сем свете. Княжна Мими была душою этого общества, и вот как это случилось.
Надобно вам сказать, что она никогда не была красавицею, но в юности была недурна собою. В это время она не имела никакого определенного характера. Вы знаете, какое чувство, какая мысль может развернуться тем воспитанием, которое получают женщины: канва, танцевальный учитель, немножко лукавства, tenez vous droite да два, три анекдота, рассказанные бабушкою как надежное руководство в сей и будущей жизни, – вот и все воспитание. Все зависело от обстоятельств, которые должны были встретить Мими при ее вступлении в свет: она могла сделаться и доброю женою, и доброю матерью семейства, и тем, чем теперь она сделалась. В это время у ней бывали и женихи; но никак дело не могло сладиться: первый ей самой не понравился, – другой был не в чинах и не понравился матери, третий было очень понравился и той и другой, уже сделано было и обручение, и день свадьбы был назначен, но накануне, к удивлению узнали, что он им в близкой родне, все расстроилось, Мими занемогла с печали, чуть было не умерла, однако же оправилась. Затем женихи долго не являлись; прошло десять лет, потом и другие десять, Мими подурнела, постарела, но отказаться от мысли выйти замуж было ей ужасно. Как! отказаться от мысли, о которой твердила ей матушка в семейных совещаниях; о которой ей говорила бабушка на смертной постели? от мысли, которая была любимым предметом разговоров с подругами, с которою она просыпалась и засыпала? Это было ужасно! И княжна Мими продолжала выезжать в свет с беспрестанно новыми планами в голове и с отчаянием в сердце. Ее положение сделалось нестерпимо: всё вокруг нее вышло или выходило замуж; маленькая вертушка, которая вчера искала ее покровительства, нынче уже сама говорила ей тоном покровительства, – и не мудрено: она была замужем! у этой был муж в звездах и лентах! у другой муж играл в большую партию виста! Уважение от мужей переходило к женам; жены по мужьям имели голос и силу; лишь княжна Мими оставалась одна, без голоса, без подпоры. Часто на бале она не знала, куда пристать – к девушкам или к замужним, – не мудрено: Мими была не замужем! Хозяйка встречала ее с холодною учтивостию, смотрела на нее как на лишнюю мебель, и не знала, что сказать ей, потому что Мими не выходила замуж. И там и здесь поздравляли, но не ее, но все ту, которая выходила замуж! А тихий шепот, а неприметные улыбки, а явные или воображаемые насмешки, падающие на бедную девушку, которая не имела довольно искусства, или имела слишком много благородства, чтобы не продать себя в замужество по расчетам! Бедная девушка! Каждый день ее самолюбие было оскорблено; с каждым днем рождалось новое уничижение; и, – бедная девушка! – каждый день досада, злоба, зависть, мстительность мало-помалу портили ее сердце. Наконец мера переполнилась: Мими увидела, что если не замужеством, то другими средствами надобно поддержать себя в свете, дать себе какое-нибудь значение, занять какое-нибудь место; и коварство то темное, робкое, медленное коварство, которое делает общество ненавистным и мало-помалу разрушает его основания, – это общественное коварство развилось в княжне Мими до полного совершенства. В ней явилась особого рода деятельность: все малые ее способности получили особое направление; даже невыгодное ее положение обратилось в ее пользу. Что делать! Надобно было поддержать себя! И вот княжна Мими, как девушка, стала втираться в общество девиц и молодых женщин; как зрелая девушка, сделалась любезным товарищем в глубоких рассуждениях старых почтенных дам. И ей было время! Проведши двадцать лет в тщетном ожидании жениха, она не думала о домашних заботах; занятая единственною мыслию, она усилила в себе врожденное отвращение к печатным литерам, к искусству, ко всему, что называется чувством в сей жизни, и вся обратилась в злобное, завистливое наблюдение за другими. Она стала знать и понимать все, что делается перед нею и за нею; сделалась верховным судией женихов и невест; приучилась обсуждать каждое повышение местом или чином; завела своих покровителей и своих питомцев (proteges); начала оставаться там, где видела, что она мешает; начала прислушиваться, где говорили шепотом; наконец – начала говорить о всеобщем развращении нравов. Что делать! Надобно было поддержать себя в свете.
Автор статьи: Великанова Юлия.
