Экзистенциализм Марины Палей

«Радуга знает правду одну...» Экзистенциализм Марины Палей

Марина Палей живёт в Нидерландах, но родом она  — из Ингерманландии, где «на гусях — парусах — облаках — лебедях / Ладога-Лада летит и плывёт / в скитах, во мхах, на рыбачьих сетях / народ-лесовик потаённо живёт». Воспоминание о родной Ингерманландии (ныне – Ленинградская область) не раз звучит в её произведениях.

Известность Марине Палей принесли повести «Евгеша и Аннушка», напечатанная в журнале «Знамя» в 1990 году, и «Кабирия с Обводного канала», которая была опубликована  в журнале «Новый мир»  в 1991. Становилась она и финалистом литературных премий: Букер-Smirnoff (2000, роман «Ланч»), «Большая книга» (2006, роман «Клеменс»), премия им. И. П. Белкина (повести «Хутор» в 2005 и «Рая & Аад» в 2009). С романом «Хор» в 2011 году стала лауреатом Русской премии.

Марина Палей – писатель экзистенциальный.

Экзистенциализм – стремление понять смысл жизни, уловить последнюю суть, зная, что она непознаваема, дотянуться до незримого, познать то, что по замыслу Вселенной не должно поддаваться человеку, наконец, смириться с конечностью человеческой жизни.

В ранних повестях Марины Палей поражает обнажённая душа лирической героини и бережное, трепетное отношение к деталям. Последнее не просто так: именно в деталях жизнь и отражается. Это и маленький телевизор «КВН» с толстой линзой, в которой «покоилась вода и, как мне казалось, должны были бы плавать и рыбки», патефон, «обтянутый серым, щекотно пахнущим коленкором», и «трещинка в виде сидящей птички». Детали и составляют неповторимую, ускользающую красоту жизни: «...и если я, голодая и бедствуя, в прямом смысле этих слов, знаю, что я несравнимо – просто до неприличия – счастливее всех сытых и что я спасусь ещё на этом свете – то это всё осуществилось оттого, что в том дошкольном, вольном, безъясельном детстве я могла сколько угодно глядеть на птичку в потолке моей детской».

В повести «Поминовение» героиня смотрит из настоящего в прошлое, смотрит на прошедшие жизни: на бесполезно истлевшую красоту бабушки, на мать, лежавшую лицом к стене, на бесновавшегося деда, на ненавистный Дом, бывший сосредоточением всех бед и зла. Пустой, покинутый дом.

Заколочены окна, торчат на крыльце чемоданы.

На прощанье бросается в ноги проколотый мяч.

Надышаться бы до смерти этим горчащим дурманом,

Отлетающим к небу, как души покинутых дач.

(из стихотворения «Павловск» М.Палей)

Дом хранит воспоминания о детстве и родных. Каждый из них – часть её. Дом – часть её. Она как будто срастается с ним душами, и этой сросшейся душой вбирает в себя воспоминания дома или, может, отдаёт ему - свои. Героиня воскрешает былое. Это путешествие нужно ей, чтобы лучше понять самому себя. Теперь, собирая детские воспоминания, она смотрит на них иначе. И то, что в детстве казалось правильным, сейчас – неразумная детская жестокость, как в случае с уничтожением молитвенных книг прабабки. То, что раньше было непонятным, теперь проясняется. И всё освещается смыслом. Всё было не просто так.

Героиня идёт к тому месту, откуда берёт начало дорога, которая «лишена земных вех и примет. Это просто лента из ниоткуда и никуда». Это дорога – её жизнь, непонятная, никакая, и нужно вернуться в самое начало, чтобы понять себя и свой путь. И она идёт, и дорога кажется бесконечной, время как будто растягивается, словно мгновение становится вечностью. «Внезапно я подымаю глаза. Прямо передо мной стоит Дом. Просыпаюсь».

Героиня возвращается в родное гнездо, и, вернувшись, просыпается. Она здесь, чтобы познать себя.

В повести «Евгеша и Аннушка» героиня тоже погружается в прошлое, но несколько иначе. Если внимательно посмотреть, то можно увидеть, что последнее предложение будто является продолжением первого: «Они не исчезли: <…> они и сейчас сидят в моей кухне». Всё, что между первым и последним абзацами, – это не просто повествование, это выхваченное мгновение, стремление остановить время, сделать так, чтобы мгновение длилось вечно, и тогда Евгеша и Аннушка будут жить это вечно длящееся мгновение и никогда не умрут.

В повести «Кабирия с Обводного канала» показана другая грань нашего земного бытия: тесная, необходимая связь души и тела. Может ли душа существовать без тела? Ощущать себя живой? Ощущать себя собой? Монечка как никто другой наслаждалась жизнью, тем, что было дано ей. Для неё физическая оболочка делала возможным прикосновение души к действительному миру.

Без тела на что тебе душа?

Размышляет Марина Палей и об отношениях между двумя людьми. И мы видим непреодолимую и нерушимую стену непонимания, невозможности прикоснуться друг к другу, сблизиться настолько, чтобы стать единым целым, но, при этом, каждому остаться самим собой. В романе «Хор» невозможность понять другого человека, другой тип сознания приводит героя к кризису и самоубийству. В романе «Клеменс» Майк стремится понять неуловимую сущность Клеменса и не просто понять, а зафиксировать на фото, но, как бы он ни старался, фотографии всегда размыты.

Это непонимание заложено на каком-то неуловимом, невозможном сверхуровне, как неотъемлемая часть бытия. Человек может лишь стремиться понять другого. Но возможно ли это? Возможно ли это, если человек часто даже сам себя не понимает? Если живёт не свою жизнь?

Тема не своей жизни раскрыта в триптихе «Сальса для одиночек». Показав, что каждый играет навязанную ему роль, роль, от которой он не может освободиться, автор всё же намечает возможный путь освобождения. В страстном танце сальса душа человека сбрасывает все маски и роли и только тогда становится собой, и, только признавая и уважая суверенность другой души, можно прикоснуться к ней.

Ещё одна грань бытия – невозможность жить в заданной действительной реальности. Разлад человека и действительности отражен в трагикомедии-буфф «Погружение». Персонажи этой пьесы всеми силами стремятся уехать из своей страны, уехать, потому что это место, неизменные условия жизни им невыносимы. Но возможно ли это? Единственный выход – это погрузиться на самое дно омута и надеяться, что после тебя выплюнет на поверхность.

Вновь можно вспомнить повесть «Поминовение»: «И разве мы можем любить то место, где перед нами безжалостно обнажили природу жизни? <...>  Для меня Дом был, собственно говоря, местом ссылки». И всё же, когда дом её продан, героиня, как никогда, тоскует по нему, «всеми чувствами, которых явно не пять...»

Может, ярче всего экзистенциализм Марины Палей проявляется в её поэзии.

В пьесе «Погружение» есть вставное стихотворение «Открытка в Кордову». Лирическая героиня пишет открытку некому адресату в Кордове, может, своему другому, может, кому-то незнакомому, но с кем они соединены на сверхчувственном, надчеловеческом уровне. То понимание, которое было невозможно в «Хоре» или «Клеменсе», здесь кажется возможным вопреки всем обстоятельствам. Героиня знает, что адресат не почтёт её послания, потому что не знает языка: «...слова, причём на кириллице, что заведомо равна для тебя значкам египетских пирамид». И всё же!

Она рассказывает ему о стране своего детства, надеясь, что он её поймёт. Не может не понять, ведь их объединяет пламенеющий закат, луч кровавого солнца, похожий на клинок, пересекает её комнату, и таким же клинком быкам на Корриде вспарывают аорту. «А ты думаешь, только в Кордове земля так яростно иссыхает без крови?» Нет, не только в Кордове, но и на родине лирической героини жизнь ценится так же мало. И эта жестокость, несправедливость жизни, – всё это делает понимание возможным. Пусть это не будет сказано словами, но сердце поймёт.

Её родина:

Там дети в больницах дохнут, как мухи,

там школьницы нетвёрды в подсчёте своих абортов,

там очень много стреляют – от водки, тоски, от страха, а чаще – ни от чего.

С бычачьим мясом бывали там перебои,

зато человечьего – сроду навалом,

хотя самцы там отравлены водкой,

а краткость жизни трактуется как отрада,

но у меня было там детство с сияющей перспективой мечты,

и пьяный сказал мне там: «Радости вам, барышня!»

Где ещё я услышу такое?

понимаешь, о чём я? понимаешь ты? понимаешь?

И в этом «понимаешь?» заключено невыразимое чувство любви и боли за свою родину, за весь мир, и за людей. Может, в «Открытке» преобладают более мрачные картины жизни, но ведь можно любить, несмотря ни на что, жить, несмотря ни на что, потому что эта жизнь тебе дана, и это, может, всё же лучше, чем ничего. Ведь жила же Монечка из «Кабирии с Обводного канала», жила вопреки всем горестям и была счастлива.

А ещё: твоё детство – это ты. Часть тебя. Начало твоего пути, и не случайно героиня «Поминовения» возвращается в Дом. И быть может, страна детства – это не только начало пути.

Уже звучали строки из стихотворения «Ингерманландия». Это стихотворение о блудной дочери, бежавшей из дома, из прекрасных приладожских лесов («влеклась, полоумная, за моря»), но она вернулась на родную землю, «вот лόдья уткнулась в песок ивняка, блудная дева упала навзничь». Смерть её – как сон. Это не смерть, отнюдь. Это продолжение жизни в некой другой форме, пусть не физической, пусть за гранью человеческого понимания. Пусть человек не может осознать загадку смерти, но: 

«Радуга знает правду одну:

всё, что цветёт, отойдёт в глубину,

но из глубин снова взмоет ввысь

потерпи, превзмогни, не проснись...»

она вернулась, старик говорит,

она вернулась — в свой рай, в свой скит,

в свой сон, где колокол сладко звенит,

её не тревожьте: пускай себе спит.

Человек лишь часть мира, часть природы. Ничто не умирает, но всё перерождается. И, может, однажды каждый из нас вернётся в свою чудесную страну детства, в «свой скит», где будет видеть прекрасный сон. И на шекспировский вопрос: «Какие сны в том смертном сне приснятся?» (перевод Б.Пастернака) у лирической героини ответ:

...Ладога гладкую скатерть стелит,

благословляя в родную страну,

сети сохнут, чайка кричит,

рыба смеркается в глубину

В «Поминовении» героиня возвращается в страну детства, чтобы проснуться, узнать и вспомнить себя, лирическая героиня «Ингреманландии» возвращается, чтобы уснуть и, наконец, обрести покой и, может, позже вновь вернуться.

Тихий плеск Ладоги, шум ветра в соснах, прозрачный воздух, красота Ингерманландии – это красота мира, который все же прекрасен вопреки всем бедам. Разве могут в этой вечной красоте сниться плохие сны?