Борис Кутенков о рассказе Екатерины Какуриной

Рассказ Екатерины Какуриной «Орешки в йогурте» с первого же прочтения производит впечатление удачи. Возможно, если бы я прочитал этот рассказ в детстве, он остался бы со мной на всю жизнь. Ценно, что это повествование стирает границу между «взрослой» и «детской» литературой, будучи в равной степени интересным и той, и другой аудитории, — хотя в большей степени, наверное, подросткам; не фальшивит перед читателем, одновременно вводя в рассказ психологию ребёнка и элементы «экшна». Причём в связи с этим экшном нет ощущения, что читателя разыгрывают, привносят элементы детектива только ради развлечения: они органично вписываются в повествование.

Безусловно, здесь обращает на себя внимание авторский стиль: это своеобразная интонация «протокола» — но не в смысле протокольности (на что часто приходится сетовать, читая рассказы авторов уже другого «уровня»). Что-то между показаниями свидетеля (заметно здесь обилие глаголов и констатационных, «излагающих» предложений, которые при этом не кажутся сухими) и доверчивой беззащитностью ребёнка, который вываливает на тебя всё. Думаю, такое умение найти свой стиль — очень ценно.

К безусловным достоинствам отнёс бы умение сохранить интригу и на ассоциативном, и на содержательном уровне: медведь — и связь с медвежатником. Эта интрига не только сюжетная, не только лобовая, но гораздо более глубинная. Автору удаётся выдерживать пресловутую связь между формой и содержанием: не забыть о языке и о тонких ассоциативных связях, пронизывающих текст, но и соединить это с фабульным движением текста. Быть одновременно и ребёнком, психологию которого прослеживает автор, — и самим всеведущим автором, не выпускающим из рук нити повествования. Оставлять семантические лакуны (с образом медвежатника и др.), которые свидетельствуют о непонимании ребёнком происходящего, поэтому реалистичны, — но они важны для повествования на уровне интриги, поскольку, опять-таки, включается всеведущий автор, что-то подсказывающий читателю. В этом движении текста, которое Тынянов назвал бы «симультанностью», — мастерство прозаика.

Очень много живых и говорящих деталей: как «пожелтевшая книжка», которая «пахла лекарством и дождём». «Знаю я, как целоваться. Я читала в «Королеве Марго»» — смешно, трогательно, правдоподобно. «Глаза интересно врали»; «овсянка с солнышком и та горькая»; доверчивое стремление ребёнка «найти мишку» в начале рассказа; «дерево от черничных пальцев покрасилось» — чувствуется, что мы имеем дело с живым и рождённым, с увиденным, с умением найти индивидуальную деталь. «Только про маму нельзя» — трогательный и интригующий момент, который нуждается в сюжетном развитии (быть может, на уровне повести, для которой этот рассказ — только фрагмент? Я чувствую тут потенциал большой вещи). «Теперь он его не слушал, а смотрел на папу, пригнулся ко мне и заглядывал в зеркало спереди, как будто ждал, что папа в него посмотрит, но папа не смотрел»: думаю, слово «зеркало» здесь поэтически ассоциативно, ребёнок ждёт отражения, в то же время и папа возникает в спектре взаимоотражений на протяжении всего рассказа. Это умение прозы брать у поэзии — важно. Момент с подошедшим медведем закрепляет рассказ в статусе полусна-полуяви, привносит в него мифологическую основу — как в стихотворении Владимира Луговского «Девочке медведя подарили…».

Речевые оговорки здесь уместны, не производят впечатления какой-то сусальности, намеренного стремления «встроиться» в детскую речь, как это часто бывает. «Этот не надо», «подобрать в город», «пошла отправлять» и т.д. Всё живое и естественное, как и бывает — как и должно быть — в рождённом тексте (вспоминая, что Цветаева делила стихи на «написанные» и «рождённые»: думаю, эту классификацию можно отнести и к другим жанрам словесности).

Если придираться — то редакторски поправил бы оборот «лучше нас людям не видеть» (он невольно читается как «лучше нас…»). Возможно, не хватает диалогов: некоторые сцены, в которых появляется папа, — сюжетно потенциальны, они могли быть более разнообразны с точки зрения диалогов, юмора, речевых характеристик. С другой стороны, автор может возразить мне, что такое отсутствие «разнообразия» входило в замысел рассказа, в котором образ папы мифологизирован, его появление композиционно расчётливо: он появляется то короткими репликами, то отрывками в представлениях маленьких героев (как самый лучший папа, папа-медвежатник и пр.). И какое-то «расширение» повредило бы этому замыслу. Решать — автору.

Арбуз с большой буквы в речи Артёма — приём или опечатка?

«Не втисался» — диалектизм?

Возможно, стоило бы подумать над финалом, он недостаточно интригующ, семантически выражен? Здесь есть композиционная ненавязчивость — но, быть может, её стоило бы усилить. Иначе действительно создаётся ощущение фрагмента внутри большой вещи, где выраженный финал не так уж необходим.

Название «Орешки в йогурте» — такая ли говорящая деталь, распространяется ли она на весь рассказ? Быть может, здесь тоже стоило бы помыслить.

Я бы рекомендовал рассказ для публикации на портале Textura или в журнале «Формаслов». Впрочем, конечно, ничего не гарантирую в этом смысле, кроме рекомендации.

Результат сотрудничества: критик рекомендует рассказ для публикации на портале Textura или в журнале «Формаслов».

Борис Кутенков: личная страница. 

Екатерина Какурина окончила Высшие курсы Литературного института имени Горького. Выпускница магистратуры филологического факультета НИУ ВШЭ по программе «Литературное мастерство». Финалист литературной премии «Дебют» (2010), лауреат премии «Лицей» (2020), победитель в номинации «Рассказ» Hasting Book Festival 2024 (Великобритания). Роман «Маркетолог от Бога» вышел в 2024 году в издательстве «Азбука-Аттикус».