.png)
Булат Шалвович Окуджава родился в 1924 году в Москве, в доме на Арбате. Грузин по отцу, армянин по матери. Родители приехали из Тифлиса в Москву для партийной учёбы в Коммунистической академии. Отцу пришлось прервать учёбу: его направили в Грузию, на руководящую должность в Тифлисский горком партии.
В 1937 году отец был арестован и расстрелян. В 1938 году арестовали мать Булата, она провела в лагерях 9 лет. Оставшись один, он уехал к тете в Тбилиси. Там начал писать стихи. Тот день, когда родилось его первое стихотворение, Булат Окуджава позднее назвал самым счастливым в своей жизни.
К моменту начала Великой Отечественной войны Булату было 17 лет, он учился в школе и работал на заводе учеником токаря. Мечтал попасть на фронт, вместе со сверстниками снова и снова ходил в военкомат. Автобиографическая повесть «Будь здоров, школяр» (1961) посвящена настойчивым попыткам школьников получить разрешение военкомата.
Оказался на фронте летом 1942 года, воевал в течение четырёх месяцев. Окуджава был минометчиком 5-го гвардейского Донского кавалерийского казачьего корпуса. Ранен под Моздоком. После лечения оказался в запасном полку в Батуми. В 1944 году демобилизован в звании гвардии красноармейца. Награждён медалями «За оборону Кавказа», «За победу над Германией», а также орденом Отечественной войны I степени.
На войне была написана первая песня – «Нам в холодных теплушках не спалось», она не сохранилась.
После Победы учился на филологическом факультете Тбилисского университета. Затем преподавал русский язык и литературу – в Шамординской сельской школе, затем в Калуге. Стихи публиковал в областной газете «Молодой ленинец».
Родители Окуджавы оказались в списке реабилитированных XX Съездом КПСС в 1956 году. Б. Окуджава вступил в партию, в 1959 году смог переехать в Москву.
Писал песни, много ездил с выступлениями. Стал основоположником направления авторской песни, называл себя поющим поэтом. Слово бард пришло из кельтского средневековья и постепенно прижилось на современной почве.
«Авторская песня, – писал Окуджава, – это серьезные раздумья о жизни человека, может быть, трагические, может быть, острые. Ведь авторская песня родилась как раз из этих трагических раздумий, из острых сюжетов, из клокотания души».
Важно отметить, что Окуджава не отводил в своих песнях решающую роль музыке, было достаточно внятной ритмической основы, музыкальной темы. Главными были слова.
В 1961 году прошёл первый официальный творческий вечер в Харькове. Со сцены прозвучали многие известные песни Окуджавы – «Песенка о Леньке Короле», «На Тверском бульваре», «Песенка о голубом шарике», «Сентиментальный марш», «Песенка о полночном троллейбусе», «Московский муравей», «Не бродяги, не пропойцы».
Популярность Булата Окуджавы была огромна, как в СССР, так и у русской эмиграции.
Первая пластинка вышла в 1968 году в Париже, затем в Польше. В середине 70-х пластинки Окуджавы стали появляться и в СССР.
Окуджава работал и в кино, создал песни для фильмов «Белое солнце пустыни» («Ваше благородие, госпожа Удача»), «Звезда пленительного счастья», «Соломенная шляпка» и других.
Получив предложение написать песню для фильма «Белорусский вокзал» (реж. – А. Смирнов, 1970), Окуджава понял, что нужна настоящая солдатская окопная песня. Родились первые строчки: «Здесь птицы не поют, деревья не растут», после чего весь текст был написан очень быстро.
Аранжировщиком выступил А. Шнитке, однако он настоял на том, чтобы автором музыки значился – Б. Окуджава. Песня «Нам нужна одна победа» сыграла немалую роль в том, что полемичный фильм тем не менее вышел в широкий прокат и полюбился зрителям.
Окуджава писал прозу и пьесы. В повести «Фронт приходит к нам» (1967) рассказывается о детях в начале войны. «Прелестные приключения» (конец 60-х) – детская сказка на основе писем сыну. «Новенький, как с иголочки» (1969) – автобиографическая повесть о годах работы учителем.
Автор исторических повестей и романов. В романе «Бедный Авросимов» (1969) восстание декабристов дано в изложении полуграмотного писаря. В центре повести «Похождения Шипова, или Старинный водевиль» (1975) секретное поручение тайного агента царской охраны. Роман «Свидание с Бонапартом» (1983) о событиях Отечественной войны 1812 года.
Пьеса «Глоток свободы» (1971) посвящена Павлу Пестелю.
Исторический роман «Путешествие дилетантов» (1979) – самое необычное произведение Окуджавы: оно одновременно и похоже, и не похоже на литературное произведение. В предисловии к книге говорится, что в её основе записки дальнего родственника Окуджавы, некоего отставного поручика Амирана Амилахвари. Окуджава лишь сделал литературную обработку и дописал некоторые главы, необходимые для полноты картины. В романе рассказывается о лучшем друге Амилахвари, князе Мятлеве, он жил в Санкт-Петербурге в годы правления Николая I.
К автобиографическим произведениям также относятся рассказ Б. Окуджавы «Девушка моей мечты» (1988) – о встрече с матерью после ее возвращения из лагеря. Рассказ «Искусство кройки и шитья» (1990) посвящён эпизоду из жизни в Калуге.
Автобиографический роман «Упразднённый театр» (1993) представляет собой подробное описание жизни Окуджавы с родителями в Нижнем Тагиле, с 1935 по 1937 год.
Окуджава встретил перестройку с надеждой, понимал необходимость преобразований во многих областях жизни. Был одним из учредителей русского ПЕН-центра, занимался правозащитной деятельностью, был членом комиссии по помилованиям при Президенте РФ. Чеченскую кампанию не поддержал, настаивал на необходимости мирных переговоров.
С 1991 года Б. Окуджава жил в Европе. Скончался в 1997 году в военном госпитале в Кламаре, пригороде Парижа. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.
В 1997 году, в год смерти поэта, была утверждена Президентская премия имени Булата Окуджавы – с формулировкой «За создание произведений в жанре авторской песни и поэзии, вносящих вклад в российскую культуру».
Булат Окуджава, Путешествие дилетантов, роман, фрагмент, начало
(Из записок отставного поручика Амирана Амилахвари)
ПОСВЯЩАЮ ОЛЕ
Ибо природа, заставив все другие живые существа наклоняться к земле, чтобы принимать пищу, одного только человека подняла и побудила его смотреть на небо…
Марк Тулий Цицерон
Когда двигаетесь, старайтесь никого не толкнуть.
Правила хорошего тона
Иногда хочется кричать, да хорошее воспитание не позволяет.
Лавиния Ладимировская
Книга первая
1
Я присутствовал на поединке в качестве секунданта князя Мятлева. Князь стрелялся с неким конногвардейцем, человеком вздорным и пустым. Не буду сейчас рассказывать, что именно побудило их взяться за пистолеты; время этому придет. Во всяком случае, причиной была сущая безделица, да и дуэли давно отшумели и вышли из моды, и поэтому все происходящее напоминало игру и не могло не вызывать улыбки.
Конногвардеец пыжился и взглядывал угрожающе, так что мне на минуту даже стало как-то не по себе при мысли, что пистолеты заряжены и этот индюк возьмет да и грянет взаправду. Однако оба пистолета грянули в осеннее небо, и поединок закончился. Соперники протянули друг другу руки. При этом конногвардеец глядел все так же грозно, а князь попытался улыбнуться, скривил губы и густо покраснел.
Пора было расходиться. В этом пустынном месте, как ни было оно пустынно, все же могли появиться посторонние люди, а так как им всегда до всего есть дело, то встреча с ними не сулила ничего хорошего.
Стояла трогательная тишина позднего октябрьского утра. Минувший поединок казался пустой фантазией.
Мы уселись, кучер тронул лошадей, и коляска медленно и бесшумно покатила по желтой траве.
2
Мы были знакомы уже много лет, с десяток, пожалуй, или даже, поболее, точнее, с того злополучного года, когда в кавказском поединке от пули недавнего товарища по какому-то там недоразумению пал молодой, но уже знаменитый поэт. Князь Мятлев был секундантом у одного из них, у кого точно, не берусь утверждать, но эта трагедия как–то сразу его надломила.
Рассказывали, что до того происшествия он был повесой, и дуэлянтом, и сорвиголовой, но мне он достался уже другим. То есть не то чтобы желание пошуметь, попроказить охладело в нем совершенно, но оно было уже не постоянным, как когда-то, а лишь изредка в нем вспыхивало. О погибшем поэте князь говорить избегал, даже почти не упоминал его имени, а ежели кто по неведению все-таки лез со своими домыслами и соболезнованиями, я видел, как друг мой страдает. Поэтому и я не стану называть имя несчастного, памятуя о молчаливом сговоре между мной и князем.
3
…Наша коляска медленно приближалась к Петербургу. Мы молчали. Нынче князю было уже тридцать пять. Молодость давно миновала, да и все с нею связанное отлетело прочь. Как говорится, румянец сошел со щек и звонкий смех угас. В молодости он казался красивым, хотя и сейчас немалая толпа былых его почитателей, вернее даже почитательниц, не отступала от своих восторгов. Он был выше среднего роста, чуть повыше, не широк в плечах, с лицом вытянутым несколько, теперь уже украшенным очками, из–под которых глядела его недоумевающая душа. Темно–каштановые кудри слегка поредели, поблекли.
4
…Наконец мы въехали в пыльные окраины Петербурга, и двухэтажные строения обступили нас. Я снова глянул на князя. Он сидел всё так же неподвижно. Я вспомнил его на дымчатом утреннем лугу с нелепым пистолетом в руке: черный сюртук, серые панталоны, галстук почему-то в левой руке, воротник белой сорочки распахнут, в неподвижной фигуре что-то стремительное, изящное, сильное, хотя рука вскидывает пистолет лениво, губы кажутся тонкими и сухими. Теперь же он сидел сгорбившись, так и не повязав галстук, держа его по–прежнему в кулаке.
Колеса экипажа коснулись первых торцов. Руки князя покоились на коленях. Узкие запястья, длинные пальцы, перстень с изумрудом неправильной формы – память о минувших днях. Князь особенно дорожил этим перстнем, всегда о нем помнил и в минуты раздумий или душевного смятения внимательно его разглядывал. На камне имелось маленькое рыжеватое пятнышко: то ли вкрапление железа, то ли след древнего существа. Мятлев говорил мне, что за многие годы научился различать в пятнышке некие особые замысловатые очертания, и утверждал, что они подвержены переменам в зависимости от времени года и еще от чего–то, кажется, даже от состояния духа. Он называл его Валерик в память о знаменитом месте нашей печальной славы и о человеке, который надел этот перстень Мятлеву на палец. Там, у реки Валерик, в группе охотников князь совершил вылазку. Предприятие было удачным, но в последнюю минуту горская пуля все–таки его достала. В тяжелом состоянии, без надежд вынесли его на наш берег. Долгое время жизнь князя висела на волоске. Но упал он на прибрежные камни уже обладателем этого перстня, который перед вылазкой вручил ему старик Распевин – солдат линейного батальона. Бедный старик с отвислыми усами на худом лице! Особые обстоятельства вынудили его проситься в группу охотников, ибо от успеха предприятия зависела для него жизнь. В прошлом блистательный поручик, умница, человек широкой души и самых благородных нравов, полный радужных надежд, поддавшись велению сердца и человеческого долга, вышел на отважный поединок со злом, был повержен, сломлен, лишен всяких прав и вместе с соучастниками закован в цепи. Его противники позаботились о нем. Они даровали ему жизнь, то есть возможность физического существования, тем самым усугубив его пытку. Бог весть сколько железной руды выгреб он из сибирской земли, из этой нескончаемой кладовой наших богатств и печали, покуда наконец к нему не снизошли. Его перевели на Кавказ в действующие войска солдатом, но до первого отличия в деле. Когда перед охотниками открылся Валерик, мысль о смерти не возникала у него. Напротив, он просто бредил удачей и скорейшим возвращением в прежнее свое качество. Но судьба тайно делала свое дело. Это она заставила его с радостной поспешностью одаривать своих друзей всякими милыми мелочами, будто бы в память об их совместной удаче, а вышло – в память о нем самом, ибо он был убит в самом начале дела. Вечный persiflage.
…Мы сделали небольшой крюк, проехали по Каменноостровскому, затем свернули чуть влево, на Малую Невку. Здесь снова потянулись пригородные особняки, теперь, правда, уже входящие в черту города. Это были роскошные постройки екатерининских времен, когда господствовало согласие богатства и вкуса, русской широты и западной утонченности. Одна за другой проплывали эти прекрасные постройки, свидетельницы недавнего блистательного прошлого столицы, полусокрытые стволами, но все же отчетливо видные сквозь кружева опадающей листвы. И вот, наконец, из-за поворота показалось прекрасное деревянное сооружение в три этажа с куполом, окруженное высоким кустарником. Поблекшее от времени и непогоды, оно все еще поражало строгостью форм и в то же время легкостью и приветливым видом.
Коляска въехала за чугунную ограду и остановилась.
Дом князя Мятлева был знаменит на весь Петербург. Злые языки рассказывали, что в нем со времен Александра Благословенного поселились и проживают привидения. Но это нисколько не снижало репутацию дома, а, наоборот, придавало ему таинственность, что в глубине души многим нравится.
В прохладном вестибюле великолепные копии с античных шедевров окружили нас привычной толпой. Но мы поднялись вверх, хотя они и простирали к нам свои каменные руки. Несколько темных старинных полотен, повешенных бог знает когда, усугубляли полумрак, царивший в этом зале. Обитатели дома здесь обычно не задерживались, и я, посещая князя, тоже привык взбегать по широкой лестнице вверх, вверх, туда, где в просторной комнате третьего этажа Сергей Мятлев облюбовал себе жилище. Иному из наших сибаритов здесь было бы неуютно: широкая тахта, служившая князю одновременно и кроватью; покойные и располагающие к беседе кресла с несколько потертым голландским ситцем, где диковинные тропические птицы упрямо глядели в одну сторону; небольшой столик овальной формы с восточной инкрустацией; красный рояль с пожелтевшей клавиатурой, вызывающей печальные воспоминания.
Этот рояль появился в доме уже на памяти князя, и тогда же пятилетний мальчик прикоснулся впервые к белой холодной планке, которая внезапно простонала под его пальцами. Мертвый полированный ящик был не так уж мертв. Стоило лишь возбудить его, как в нем тотчас возникала жизнь и ящик превращался в некое трехногое, теплое, вздрагивающее от прикосновения, кричащее от боли, ликующее, ухающее, свистящее, то яростно–неукротимое, то вдруг покладистое, как старая собака.
Мальчик придумал такую затею: он осторожно ступает по затихшему дому, запретив гувернеру сопровождать себя. Он подкрадывается к двери гостиной и внезапно распахивает ее. Неведомое, страшное трехногое, громадное и молчаливое, неподвижно стоит посреди гостиной, обратив широкую оскаленную морду к окну. Мальчик засовывает руку в пасть животному, и оно ревет басом от ярости и боли, и бледное лицо гувернера, словно луна, повисает в дверях. Мальчик жмурится от страха, но не отступает. Осторожное прикосновение, легкое поглаживание, несколько участливых слов, и чудовище преображается. Оно обвивает своим длинным хвостом шею мальчика, мурлычет, скалит в улыбке громадную многозубую пасть, дрожит от благоговения, попискивает, напевает без слов: «Оле-ле-ле, ле-ле, ли-ля-лю-ли…» Лицо гувернера розовеет и скрывается.
Автор статьи: Великанова Юлия.
